— У Исы доработаю месяц, а потом он меня отпустит погулять, — рассказывает Сэм, пряча смущенную улыбку. — Они договорились.
— Самаэль, заказ! — звучно окликает его Христофер, изящным жестом указывая на вошедшую парочку, притирающуюся плечами и мило воркующую. Расторопно кидаясь к ним, Сэм кивает на прощание.
Откидываясь на спинку стула, Ишим наблюдает, как Сэм носится, готовит латте для девушки под чутким надзором строгого наставника; как Христофер поглаживает идеальную бородку и смотрит за ним — глаза кофейные, теплые. Интереснее всего — следить за тем, как искорки света от ажурный лампы рассыпаются по углам и лицам.
Наклоняя чашечку, Ишим всматривается, во что сложились чаинки. Ей нравится у Христофера, нравится, как здесь пахнет сладко, по-домашнему, но и как в церкви, как тут много света; нравится, что Христофер часто ставит музыку Чайковского, благосклонно кивает взвизгиваниям скрипок и вдохновенно рисует на пенке что-нибудь — художника в нем сразу видно, даже если не приглядываться к красноватому масляному пятну на запястье. Довершая работу Сэма, он изображает летящую птичку — Ишим видит это, потому что счастливая парочка сидит справа от нее. Девушка ахает и приятно смеется.
Если Ишим хочется увидеть немножечко счастья, она непременно отправляется к Христоферу.
Собираясь, она надевает тяжелую кожаную куртку, пахнущую порохом и кровью. Улыбается, приглаживая отворот, потом касается подвески с амулетом связи и шепчет пару слов. Подходя к Христоферу, возящемуся с заказом, Ишим достает горстку адского серебра, глядит на него, потом — на доску, расписанную цветными мелками. Серебро ссыпает в карман украдкой, протягивает золотой.
— Не мог бы ты еще сделать кофе на вынос? И нарисовать на пене отпечатки кошачьих лапок? — спрашивает она. — Мне для друга.
И Христофер, конечно, изображает самые настоящие лапки, прибавляя капельку магии, и Ишим хлопает в ладоши. В кофейне становится еще немножечко светлее.
========== 28. Туманное утро ==========
Первое, что Влад чувствует, просыпаясь: кто-то осторожно и мокро обкусывает ему пальцы, — чтобы без клыков, не поранить.
— Бля, Джек, отъебись, ща встану, — сонно ругается Влад, закапываясь носом в подушку, пытаясь накрыться второй.
Грызться начинают ощутимее. Вдалеке знакомо поскуливает Джек, чем-то обеспокоенный, виноватый. Странное урчание-клекот вырывает Влада из сладкой дремы, он настороженно косит влево. Думает, что еще не проснулся. На краю дивана сидит небольшой черный дракон — с кошку размером. Щурит глазищи, дергает хвостом и острой мордочкой тычется в руку, обдает теплом.
Взвыв, Влад вскакивает, ошалело глядит. Драконы — отжившие сказки, это все знает. Последнюю полумертвую злобную тварь, вытащенную вражескими магами из Тартара, разделали на его глазах, вскрыли острым клинком. Старый страх просыпается, тот же самый, что приковал Влада к месту тогда. Этот же — самый настоящий, живой такой дракон. Под подушкой Влад нашаривает короткий нож, стискивает рукоять.
Дракон, что-то оживленно гудит, мурлыкает, носом подталкивая к Владу вчетверо сложенный лист, немного пожеванный. Аккуратно он вытягивает записку из-под когтистой лапы мифической ящерицы, оглядывается. В углу сидит Джек, и морда у него такая же охреневшая и даже сердитая. В записке остро начертаны буквы торопливой инквизиторской рукой: видно, Ян писал на ходу, пока сбегал на работу.
— Корак? — полувопросительно уточняет Влад, смеривая взглядом зверюгу. — Ну ты даешь, брат.
Если бы драконы могли распушиться от гордости, он бы точно это сделал; выпячивает чешуйчатую грудку, поднимает голову и улыбается пастью, вывалив раздвоенный красный язык. Вздохнув, Влад перечитывает письмецо, чешет затылок, постоянно оглядываясь на Корака. Рак — гость из другого мира, Кареона, и там у них, наверное, драконы встречаются куда чаще, чем на Земле, ведь и эльфы остроухие водятся, и темные, и светлые, и магия не по-людски колдуется, и еще черт знает, что можно найти, если покопаться. В последние годы Корак больше по чужим мирам шатается, и у Влада скрипит на сердце тревожно: случилось что-то со стариной Кареоном, а спросить неловко.
Недавно Корак явился, перепугал половину Петербурга светопреставлением с затмениями, и телефон Инквизиции надрывался еще полдня, пока Влад не предложил перерубить кабель. Спать Корак лег на кухне, на раскладушке, а проснулся…