И судя по всему, она привыкла быть королевой бала.
— Я — Саша».
Я — Саша.
Два слова застыли во мне. Пытался прорваться к ней, но меня не пускали. Медсёстры, оказывается, очень сильные, они ухватили меня под руки и пытались увести в Общежитие. Я вырывался, кажется, сейчас припоминаю, как в какой-то миг оторвал рукав сестричке.
Я не видел лиц, мир был застелен пеленой слёз. Слышал окрики сестёр, неловкие утешения. Но громче оказался голос врача, её любимого, синьора доктора. Он мне и сказал, что шанс на жизнь есть. Она может выжить, и завтрашняя операция совершенно безопасна, приедет какой-то там врач… Но я не слушал. Зацепился за одну фразу: она может выжить. Остальное совершенно не имеет значение. Моя маленькая англичанка, Александрия Фонойоса, должна жить. Ведь ангелы не могут умирать!
Звонок раздался, стоило мне только опустить голову на подушку. На дисплее телефона высветилось имя старшего брата.
— Серхио, папа погиб.
========== Прощение ~ Прощание ==========
Те самые три дня до лета казались самыми быстрыми в моей жизни. Я даже не замечал, как день сменялся чёрной ночью, не знал, что происходит вокруг. Не видел свет, мне словно закрыли старой повязкой глаза. И ведь многое, практически всё стало неважно. Голос брата с трудом добирался до моего сознания, да и то, боюсь, он затрагивал лишь его края. Смерть отца больно ударила по мне, тогда пятнадцатилетнему мальчишке. И после стольких лет воспоминания об отце зудящим напряжением бьются в сердце. Боль достигает высшего уровня. Энрике говорил, что в такие моменты душе становится настолько больно, что она не выдерживает такой яркой боли и выпрыгивает из тела. Поэтому мы в какой-то момент перестаём чувствовать весь этот мир, а пытка застывает в районе горла. Её больше ничто не может впитать, ведь даже душа выскочила возопить в одиночестве.
В те дни, наверняка, душа меня покинула.
— Я поздравляю. — Лицо вечно довольного друга не собиралось сиять. Покоя не было ни в моей, ни в его душе. Надежда не оправдалась, вот-вот произойдёт то, к чему бежит каждая душа Могильника.
И ведь так резко мир обрушился, всего-навсего в три скоропостижных мгновения. Раз — и звонок от Андреса, деревянные качели взлетели к небесам, два — и сообщение о том, что Саше не помогла операция, она умирает, сокрушительный полёт вниз, три — и словно судьба решила подсластить горькую пилюлю, слова врача о полном выздоровлении. Моя выписка назначена на первое июня. Как она и обещала, в этот день я выйду полностью здоровым за кованые ворота. Но нет в этот день ни радости, ни слёз счастья, ни тех, кого я ожидал увидеть в этот день рядом. Со мной лишь Энрике, но и он стал совершенно иным со дня нашего последнего разговора.
— Жаль, что мы общались лишь несколько месяцев, — упорно он разглядывал двор, на который в один миг обрушилось очередное лето. Оно обещало быть жарким. — Пожалуй, буду скучать без тебя.
— Я тоже, — тело сковала привычная неловкость, я поскорее перевёл взгляд за окно, как и Энрике, — что бы ни говорили про тебя сестрички и все три Этажа, ты абсолютно нормальный парень.
— Так меня ещё не оскорбляли. — Тонкие пальцы отбарабанили дробь, и с резким поворотом головы, колясочник проговорил с явной паникой во взгляде: — Вожак не назначила никого после себя.
— Что? Энрике, разве это может быть сейчас…
— Нет, нет, нет, ты не понимаешь! — парень, взволнованно взмахнув руками, перебил меня. — И никогда не понимал. Ни меня, ни Вожака, ни чтил правил! Вожак обязан передать перед смертью свой пост доверенному лицу…
— Какая смерть! О чём ты?! Не смей говорить о ней как о мертвеце! Не смей!
С бессильной усталостью неожиданно раздался мой крик в привычных стенах палаты.