В конце-концов деньги, чтобы гасить истерики, кончились. И это стало для Насти форменным шоком. Скандалы становились более изобретательными и разнообразными. Истерики все более запойными и мощными. В какой-то момент я увидел, что ей все равно - сдохну я или нет, но деньги на новую шмотку я должен вытащить и положить перед нею на стол. Очень скоро оказалось, что денег хватает только на питание, и то в самый-самый притык. Я пытался объяснить, что надо экономить, что надо распределять бюджет семьи. Эти мои речи встречались в штыки, а мне объяснялось, что бюджет семьи только тогда будет экономным, когда все мои заработанные деньги будут распределяться ею лично. Хорошо! Я не выдержал, и пошел ей на уступки. Теперь бюджет распределялся ею и только ею. Тут же появились новые одежды (я не могу ходить в старье) и, вообще, я у тебя такая экономная, купила юбку за триста сорок гривен, когда сейчас такие стоят по шестьсот. Хуже всего стало тогда, когда она стала вытаскивать деньги из моего НЗ, оставленного на самый крайний случай для самых важных и непредвиденных расходов. Мне надо было поехать в Молдову, Донецк, потом Симферополь, чтобы поправить свои дела. Но поехать без денег невозможно. А когда загашник, в котором лежали средства на эти поездки, пуст, то... Скажите, как ехать решать вопросы и не иметь возможности оплатить ресторан с деловыми партнерами? Тупо одалживать еще больше денег? А куда больше? Наступил момент, когда я уже не мог одалживать - не у кого было. А что Настя? Все как всегда - ну и что, что я взяла деньги? Они мне были нужны. А ты заработай, придумай, достань, одолжи (а я опять возьму в самый неподходящий для тебя момент).
Но и это не было главным: у нее было чувство собственности на меня, уверенность, что я никуда не денусь и буду плясать под ее дудку. Если бы она была хоть немного умнее! И если бы она действительно меня любила. А так, кроме себя самой ей любить было некого. И незачем. Как только у меня начались серьезные финансовые проблемы, оказалось, что мой статус ниже ее звездного - и она стала мне мстить за это. Мстила жестоко, стараясь сделать как можно больнее, используя весь арсенал манипулятора. И я позволял манипулировать собой. Достаточно долго. Почему? Потому что считал, что это любовь. И что ради детей можно потерпеть временные приступы безумия. Ради Антошки и ради Валерии я готов был терпеть многое. Я и терпел. Но не все же терпеть, черт меня подери! И тогда я взрывался. И тогда мало не казалось. Всем, кто находился рядом со взрывом.
И при этом я совершенно не обращал внимания на то, что главный индикатор любви уже давно показывает ноль: полное отсутствие чувств. Я ведь говорил, что удача приходит ко мне с любовью. Ну вот, так и было. И то, что удача отвернулась от меня, означало одно - любовь ушла в прошлое. Ее больше нет, не существует. И не надо питать никаких иллюзий.
Кто из нас изменил первым? Я не знаю. Может быть я, может быть, она. Это когда один из супругов находится в состоянии восторженной влюбленности в свою дражайшую половину, об измене узнает последним. А в такой ситуации догадываешься сразу.
Я увидел ее из окна машины. Ей было около двадцати. Милое личико, как говорится, ничего необычного - красота молодости, только-то и всего. Обычно, в девяти случаях из десяти, мимо таких девушек проезжаешь мимо, и тебя ничего не толкает, не дергает, не заставляет делать глупости, вот только мелькнет мыслишка "Какая цыпочка поцокала... Хорошо бы..." и тут же гаснет, отвлеченная проблемой вписаться в очередную развязку так, чтобы крылья у машины не поотваливались.
А тут меня как-то прорвало. Я опустил окошко, выпросил у девушки номер мобильного телефона. Через пять минут перезвонил (номер оказался правдой), через час мы уже катались по городу. Через три - обедали в "Версале", через шесть - спали в четвертом номере на втором этаже, известном тем, что именно в этом номере спасался от насильников знаменитый Филя.
Рядом со мной лежала совершенно не знакомая женщина. И что я? Я не испытывал ничего. Ровным счетом ничего. Не было гадкого чувства совершенной подлости. Потому как не было любви, которую предаешь, не было восторга (вот, я ее сделал!), не было и чувства мужской гиперценности: могем же еще! Просто то ощущение моральной опустошенности, которое преследовало меня последний год, никуда не уходило. Я ничего вообще не чувствовал! Как будто все в жизни течет так, как и должно протекать. И это меня почему-то расстраивало больше всего.