Павел, слава яйцам, не успел еще отбыть ко сну - мне не особенно хотелось вламываться к нему в комнату. В коридоре мы и столкнулись.
- Ваше Величество, - начала я грозно, предъявляя ему перепуганного Косяка, - вы зачем его в коробку засунули?
На него мое недовольство не произвело ни малейшего впечатления. Смерив зверька холодным взглядом, Павел ровно ответил:
- Ваш питомец, сударыня, изрядно тяготил меня своим поведением.
- Чем это, интересно? - я не была намерена отступать. - Он никогда первым не кусает, если его не трогать!
- Я не проявлял к нему никакой враждебности, - голос Павла оставался спокойным, но я чувствовала, что величество начинает закипать. - Но он не оставлял меня в покое. Даже после того, как я несколько раз выставлял его за порог.
- Ну, значит, он просто хотел… - я посмотрела на Косяка, потом на висящие в прихожей часы, и тут меня осенило, - да он просто есть хотел! Вот и все. А вы его в коробку… а если бы он задохнулся?
- С превеликим удовольствием я бы отправил этого зверя на воротник, - заявил Павел, как отрезал. - Но он, как видите, жив и вполне здоров. Не думаю, что имеет смысл более обсуждать это. Доброй ночи.
И чинно ушел, держа голову прямо, оставив меня одну офигевать от подобной наглости.
- Охренел, - высказалась я после того, как дверь второй комнаты закрылась. - Просто охренел. Император, что ты хочешь… ладно, Кось, пошли, я тебе жрать дам.
“В конце концов, - думала я, выкладывая Косяку в миску очередную порцию корма, - это пока мелочь, сраться с ним из-за этого тупо. Надо сделать человеку скидку, он привык, что ему все задницу вытирают…”
Впрочем, последнее мое суждение, как выяснилось час спустя, оказалось в корне неверным. Накормив горностая и почувствовав небольшой прилив сил, я решила не откладывать дела в долгий ящик и села читать то, что сегодня днем распечатала для меня Оля. Рядом с собой я, по обыкновению, поставила тарелку с печеньем и бутылку колы, но, как отметила с удивлением, отложив последний лист, не притронулась ни к чему. А потом села, облокотившись на стол и подперев подбородок сцепленными ладонями, и невидящим взглядом посмотрела на стену, отделявшую мою комнату от гостевой. В душе бродило странное опустошение. И дико хотелось курить.
Сигарету я, наплевав на собственные правила, выкурила прямо в комнате, даже не особенно стараясь пускать дым только в форточку. Дым я гоняла по легким медленно, почти что вдумчиво, размышляя над тем, что только что прочитала. Потом вышвырнула бычок в окно и, протирая глаза от режущего их дыма, принялась перебирать бумажки, как слепая.
Человеческая судьба со всеми ее изломами рассыпалась передо мной стопкой испещренных текстом листов. Родился, рано потерял отца, вырос отщепенцем, женился, женился второй раз, ибо первая жена умерла при родах, долгое время прожил почти что в изгнании, затем занял престол (лишь потому, что милая матушка не успела у него каким-нибудь образом трон отобрать), пытался реформировать страну, восстановил против себя знать и… был убит, преданный теми, кому доверял. Про убийство я читала по диагонали - не смогла выдержать даже первых двух абзацев текста, наткнулась на замечательную фразу “Убийцы бросились на Павла, который лишь слабо защищался, просил о пощаде и умолял дать ему время помолиться” и скомкала лист, отшвырнула его к стене. В голове осталось лишь слово “задушили”, в душе - ощущение необъяснимой мерзости. Зашибись. Зашибись.
Что ж, по крайней мере, я знала, с кем имею дело. Я бегло просмотрела короткую выдержку из какой-то статьи, озаглавленную “личные качества”. С “резкостью и подчас безаппеляционностью в решениях” я, предположим, уже познакомилась. С “невероятной вспыльчивостью и такой же невероятной отходчивостью” - пока что нет, но стоит взять на заметку. От “тонкой душевной организации”, предчувствовала я, мне предстоит еще натерпеться вдоволь. Что до “безукоризненно учтивого отношения к женщинам” - ну, предположим. А вот дальше началось кое-что интересное.
“С детства Павла волновали благородные идеалы рыцарства, и, повзрослев, он не изменил им. Когда в 1798 году Мальтийский орден, потерпев сокрушительное поражение от армии Наполеона, оказался в самом беспомощном и безнадежном положении, Павел предоставил ему убежище в России и принял титул Великого Магистра”.
Чуть ниже располагался портрет, изображавший Павла при всем параде - в шикарной мантии из шкурок каких-то дальних родственников Косяка, в сверкающей короне, бархатном облачении с крестом и увешанного с ног до головы сверкающими регалиями. Я секунды две взглядывалась в портрет, пытаясь понять, что в нем не так. А потом меня осенило.