— Бестолочь непутёвая, — тёплый цвет глаз смотрел холодно и строго. — Зазря тратишь моё время. Ненавижу.
— А я понятия не имею, почему ты мне снишься! — обиделась Сакура.
— Разве не ясно?
И ткнул пальцем её ромб на лбу.
— Нечего тебе делать в Конохе. Вторая принцесса Цунаде, вот кем ты там будешь. Не более. А если по глупости выскочишь замуж за того щенка Саске, то, к тому же, станешь безымянной мамашей его тупорылых отпрысков. — Он отошёл назад и отвернулся. — Унизительно.
Сакура растерянно моргнула.
— Это мой дом! — крикнула она зло и сжала кулаки. — И никто не просил тебя приходить!
— Неужели? — скучающе хмыкнул он, не оборачиваясь. — Разве не ты скулила и ревела, как дрянь последняя, столько ночей на своей старой кровати?
Она бы ударила его, но что-то как будто мешало.
Сасори медленно обернулся.
— Разве это не показатель, — тихо спросил он, — что тебя утешает враг, а не союзник и друг?
— Мёртвый враг!
Сасори смотрел на неё тем же взглядом как когда-то, вытаращенным и кукольным, нарочито безэмоциональным. Но не безразличным. От этого не было легче.
Он по-совиному наклонил голову вбок, не меняя выражения лица:
— Смерть, — медленно произнёс кукловод, — по моему опыту, лишь переход из одного состояния в другое. Враги не бывают бывшими, Харуно Сакура.
— Тогда почему ты здесь? — от этого вопроса нельзя было удержаться.
Ей показалось, будто он дёрнул уголком губ. Но движение было столь быстрым, а она — такой пьяной, что загадка осталось загадкой. Сасори тихо вздохнул.
— Не задерживайся надолго в Конохагакуре, — сказал он, и вдруг действительно посмотрел на неё с толикой иронии. Эмоции ему были к лицу; жаль, что он всю жизнь их старательно избегал. — Ниндзя Листа в мирное время имеют тенденцию гнить, как те ваши хвалёные деревья, вокруг которых столько шума про Волю Огня. К примеру, твой никудышный учитель, Хатаке Какаши. Сентиментальность и расслабленность — худшие качества ваших старших товарищей. И вы пойдёте по их стопам.
— Он скоро станет Хокаге, — поделилась новостью Сакура.
— Иначе говоря, займёт место лидера милитарного автономного округа в глубоко мирное время, когда всем всё прощается и всем всё можно, — сухо парировал Сасори. И прищурился, — это престижно, но убого.
Сакура никак на это не возразила. Но мира, честно говоря, хотелось. Было жаль неунывающего Гая-сенсея в его инвалидной коляске. Воспоминание сиротливого гроба с телом Неджи (такой молодой и красивый, как жаль, как жаль) вызывало слёзы. Все эти встречи-прощания с мёртвыми, весь тот ужас, когда стоишь на негнущихся смертных ногах и нагло смотришь в глаза высшему существу, и этот негодяй Саске с его чёртовой иллюзией, и однорукий Наруто …
— Сунагакуре, — после паузы продолжил Сасори, — это вечность мягких песков и бесконечность окружающего горизонта. Это вой голодных бурь и музыка глубоких чистых ключей. Коноха не помнит своих героев — на месте сожжённого леса появляется новый, а старые пни умирают до молнии.
Его глаза блеснули янтарём; и будто вся реальность этого сна вздохнула. Серо-бурая пустошь реальности обдала Сакуру свежим ветром и ласково потрепала кукловоду пушистые волосы.
— В пустыне, — продолжил Сасори, — люди живут бок о бок со временем. Его быстротечность не так очевидна, бессмертие же — самое частое лицо этого бога. Никто не забывает ничего, ибо пески стабильны в своей переменчивости. Харуно Сакура, — посмотрел он ей в глаза, — если не хочешь оказаться бездарно покинутой и забытой — уходи. Запомни. Говорю в первый и последний раз. Лес потеряет всего одно цветущее дерево; пустыня же в твоём лице приобретёт целый оазис.
3.
На Саске болталось чёрное пончо, когда он прощался с теми, кто столько лет так его ждал. Взъерошенный и однорукий, он напоминал ворона, или ворону, или грача — сильно побитую птицу — которая в очередной раз собиралась в долгий, никому не известный и одинокий, полёт.
Наруто стоял со слезами на глазах, разумеется. Сакура одолжила ему пачку бумажных салфеток, чтобы он не сморкался куда попало. Какаши-сенсей стоял больше за компанию, чем для проводов. А сама же она мялась с ноги на ногу, (чтобы колени не затекли), скорее как в дань традиции, чем для чего-то ещё. И потому что всё-таки, по-своему, дождалась.
Она протянула ему дежурную улыбку, фальшивую и мягкую, которую так привыкла раздавать пациентам в госпитале; и больше на него не смотрела. Не в лицо, по крайней мере.