На нижней ветке большого кедра белка лущила шишку. Слышался треск дятла – издали и совсем близко – гляди-гляди, вот же снует по сосне, да большой какой и нарядный! На ветке рябины покачивался большой свиристель и два толстых снегиря.
Сушняка попадалось много, и Маха уже готовилась вздохнуть с облегчением: стерла иней и снежок с бороды зеленой варежкой, поудобнее перехватила набранный хворост.
Уже почти все – можно и домой идти. Немного собрала бы на обратном пути, и будет в самый раз.
Маха привычно огляделась в поисках шпиля башни и города, и ее кольнул страх.
Резная окраина леса, более светлая и рваная, чем путь в чащу, которую Маха все время держала в поле зрения, исчезла. Теперь, куда ни кинь взгляд, к ней подступил густой сосняк: ровный и окутанный густым золотым светом, раздробленным на медовые алмазы. Каким стал снег в его свете! Розовый, лиловый, синий, желтый – сказка!
Но Маха ахнула не от лесной красоты.
«Солнце! Закат, значит! Наискось светит же, вот-вот за горизонт упадет!»
И как она проблуждала по лесу столько времени, что и дня не заметила?!
Маха заставила себя выдохнуть. Недалеко ведь ушла – значит, дом близко. Хоть по следам своим найдет дорогу! Тишь безветренная, не затоптал же никто, не замело бы!
Она неловко затопталась на одном месте, пытаясь отыскать цепочку собственных шагов.
Но ее следы исчезли.
«Что же такое-то!»
Сердце забилось жарко и часто – ни ветра ведь не было, ни… как?! А с собой у нее только маленький топорик да нож, и не спасешься, напади кто! Да и кого она, ни разу боя не видевшая, убьет?!
Зашуршало. Маха резко обернулась на звук.
Но за спиной всего лишь покачивала рубиновыми каплями ягод мерзлая зимняя клюква и рябинник, приветливые и яркие. По веткам сновали лазоревки, поклевывали ягоды, примеривались и вертели головками.
Собирай ягоды – не хочу. На корзину хватит, и птицам хватит, а там хоть настойку делай, хоть варенье вари. Радоваться бы, да только Махе стало так страшно, что она застыла на месте и не могла ни вздохнуть, ни шевельнуться. Отцом и матерью поклялась бы, что не было в этом краю леса такой тропки, и ягодных мест не было! Да и клюкве откуда на безболотье взяться?
Где-то вдалеке зазвенел колокольчик и смех – чуть слышный звук, словно и не колокольчик, а серебряный бубенец на сбруе нолдорского коня. Лес, выкупанный в морозе и золотом солнце, далеко разносил этот звук.
Смех Махе не понравился. Звонок, да не чист, холодом пробирает.
Она тут же рассердилась на себя. Заблудилась в трех соснах, голос живой услышала и теперь собирается сказок себе напридумывать? Нет уж!
«Кони, наверняка! Может, и дорога близко, а уж нехорошо умеет и дружина лорда Карантира смеяться! Вон как некоторые хохотали, когда узнали, что у нас дети бородаты!»
Звук разносился со стороны тропки, что разветвилась меж ягодных кустов, словно русло ручья. Маха уверенно зашагала по ней, не раздумывая. В конце-то концов – а куда еще ей идти?
И все-таки страх звенел в ней, словно птица. Заливался и вибрировал, как камень, по которому бьют молотом. Не к добру была эта легкая дорожка и яркие ягоды, которые хотелось принести домой, и не к добру звенели колокольчики, что слышались далеко впереди и ускользали, будто их и не было.
Когда солнце начало угасать, ей стало страшнее.
Рубины ягод потускнели, и инеистая клюква налилась на просвет густым кровавым багрянцем. Потемнела рябина. Тени полнились густой синевой, а солнце заалело ледяным ализарином на серебре меча. Сумерки подступали быстро и легко, закат стекал за горы молоком из разбитого кувшина, и наступала зимняя ночь, самая длинная и страшная в году.
Маха пошла быстрее, да только быстрый шаг не спасал: куда убежишь от ночи?