«Тварь. Что тебе надо?!»
- Ты умираешь, нолдо. – Моринготто склонил голову в другую сторону, и свет Сильмариллов ослепил на мгновение ярким, невозможно чистым для этого места бликом. – Тебя так легко читать сейчас. Как интересно. У тебя осталась дочь? Твои глаза, каштановые кудри матери. Лайрэ?
Он едва не задохнулся, услышав эти слова, и попытался закрыть разум, но тщетно – голова как будто полнилась ускользающим дымом, и незрим был тот враг, который читал, но не говорил и не убеждал. Моринготто просто копался в его воспоминаниях, будто грабитель в опустевшем доме, и изгнать его было столь же сложно, как тени вечером.
«Не смей произносить ее имени – не смей, ты, скотина! Трус!»
Моринготто вдруг весь напрягся, хищно нависая, как огромная золотая гадюка. Его угловато-быстрого движения Коирэл не увидел, и когда золотые когти перчатки впились в щеки, обжигающе ледяной металл пронзил череп волной колючей боли, будто сотни живых игл забрались ему в голову и метались там, как косяк крошечных рыб.
Моринготто улыбнулся.
- Не больше, чем каждый из вас. Посмотри мне в глаза, Коирэл.
Колокольчики, унизывающие его предплечье, покачивались и звенели, и звон резонировал в теле так, будто этот звук мог заставить Коирэла подняться и с хохотом плясать на сломанных ногах, глядя на то, как убивают его жену и дочь.
Страх обвился вокруг сердца, словно ледяная змея, и Коирэл впервые почувствовал то, о чем рассказывали другие – липкий ужас, выворачивающий внутренности до рвоты. Тот самый, от которого хотелось визжать, плакать и умолять, потому что тебя разрывало и перемалывало, и ты переставал быть кем-то, но становился всего лишь бесформенной плотью из разделенных между собой, враждующих фэа и хроа. Жидким осколком личности.
Он хотел зажмуриться и повернуть голову, сопротивляясь из последних сил, но Моринготто снова надавил когтями, и Коирэл закричал, глядя на самого себя и ужасающую бездну в глазах таких черных, что зрачки и радужка оставались неразличимы.
Коирэл смотрел в уродливое зеркало.
Вот он, не евший неделю, подбирает кусок хлеба, не думая, что он мог кому-то принадлежать, и ест – ест жадно, облизывая пальцы от последних крошек.
Вот он, прячущий взгляд, когда кто-то из надсмотрщиков наказывает кого-то, кого он не знал.
Вот он, со слезами уворачивается от ударов орка. Умоляет не бить.