Цири крепко обхватила Йеннифэр за плечи, пытаясь игнорировать падающие на головы камушки. Пока что – мелкие. Пыталась игнорировать ходящий ходуном пол.
Она просто подумала о том, что очень хотела бы оказаться в Хамелеоне. Прямо сейчас. О холодном пиве. О Геральте, играющем в гвинт. О песнях Лютика. О вчерашних покупках и зеленой шапочке со щегольским красным пером.
Арка рядом с ними сложилась, проваливаясь с грохотом, заставив Цири вздрогнуть от мысли, что хватит секунды, чтобы умереть, и умереть глупо.
«Не думай об этом. Не думай».
Цири в красках представила себе свою комнату. Золтана, потрясающего кулаком в дверях. Улицу и фонарики, и танцовщиц в ярких юбках, и лавку пекаря, закрыла глаза…
«Сейчас!»
Вспыхнуло белым, золотым, зазвенело в висках, телепорт затянул их в себя, унося из разрушающихся руин.
А потом Цири почувствовала, что что-то идет не так: портал затягивал ее в себя, словно воронка, бросал куда-то щепкой в шторме, уносил куда-то.
И прежде, чем вокруг стало темно, Цири ощутила липкий темный страх, затопляющий все внутри и одну-единственную мысль: она понятия не имела, куда переносил ее портал. Сбившийся, сошедший с ума телепорт, которым она не смогла управлять.
Шел сто пятьдесят шестой год первой эпохи Белерианда и Средиземья по летоисчислению от первого восхода солнца. Северная твердыня тьмы, Ангбанд, была взята в полукружье осады южными армиями эльфов-нолдор и их союзниками. В Белерианде царило благословенное время, названное Долгим Миром.
Величайшее зло Арды сидело верхом на шее огромного чучела орла и лениво раскачивало левой ногой. Левая нога, как и правая, была обута в верховые сапоги с неброской вышивкой и золочеными гвоздиками в низких каблуках. Угольно-черную парчу дублета с вычурными дутыми рукавами покрывали узоры тусклого золота, похожие на переливы диковинной чешуи.
По спине Мелькора спадала туго переплетенная и высоко стянутая темная коса, заключенная в панцирь-накосник в виде змеиного хребта. Коса тянулась ниже бедер и была толщиной с кулак. На голове, разумеется, красовалась высокая хищная корона с Сильмариллами, наполненными густым перламутровым сверканием.
Майрон, прозванный квенди Амана Сауроном, а синдар Белерианда – Гортауром, не знал, что в открывшейся ему картине выглядело более вопиющим: похабно воссевший на шее дохлой птицы Повелитель Судеб Арды, или сама птица, прикрепленная к потолку на толстых канатах и цепях. Общую картину усугубляло то, что бардак в комнате царил исключительный. Практически все свободное пространство и рабочие столы были завалены свитками, крадеными книгами на синдарине и квенья, обрывками бумаг в пятнах чернил и перьями. Майрон заметил пару перевернутых чернильниц из красного стекла, хрустальную статуэтку нагой девицы, два черепа, изляпанный цветастыми пятнами мольберт с холстом, горшок с зубастым ярко-желтым аконитом, который давился чьим-то пальцем, разбросанные кисточки для рисования. Логическую цепочку, побудившую Мелькора свалить в одном месте именно эти предметы, Майрон даже не пытался воспроизвести. Еще он заметил огрызок яблока, лужу крови, бутылку вишневой настойки на спирту, которой осталось на донышке, и грязную тарелку. Картину завершал висящий на одной из ламп-кристаллов тяжелый черный плащ с золотой каймой, подбитый тканью без узоров. И полотенце для волос на люстре под потолком, которое любовно обнимал человеческий скелет.
Майрон почти привык, что хаос, искажение и диссонанс в присутствии Мелькора на более бытовом уровне превращаются в обыкновенный бардак. Почти привык он и к тому, что творческая мысль Мелькора дело исключительно бессистемное и следует она путями, недоступными пониманию здравомыслящего существа – но не настолько же! Знал он и то, что Мелькор из-за обожженных дочерна рук потерял большинство возможностей творить собственноручно, поэтому регулярно выдумывал себе новые занятия.
Порою занятия были весьма… своеобразные.
Но подвешенное чучело Майрон бы назвал последствиями крепко попавшей под хвост вожжи. Или предположил бы, что Мелькор перебрал своих лекарств, либо добавил в них какие-нибудь подземные грибы. Судя по тому борделю, в который превратилась мастерская, второй вариант был недалек от истины, но с Мелькором ни в чем нельзя было быть уверенным, так как подвешенный к люстре скелет мог означать все, что угодно, даже хорошее настроение.