— Шанс, — прошептал он, опуская нож.
— Тебе от нас не укрыться, — сказала женщина.
— Отлично, — ответил я. — Не стану и пытаться.
Другой призрак исчез. Остались только мы с ней, хотя легче мне не стало. Нас разделяли лишь перила, и они бы не остановили ее ножа. Она стояла так близко, что могла пырнуть или поцеловать меня, но ни то ни другое меня не прельщало. Я попятился. Она сказала:
— Ты не можешь вернуться.
Я прошипел — как и она:
— Но я должен.
Женщина покачала головой. Что промелькнуло в ее лице? Печаль? Злорадство? Выражение пропало слишком быстро, чтобы я мог его распознать. Она тоже исчезла — через ближайшую дверь. Я услышал щелчок замка и почувствовал, как она и говорила, чужие взгляды на коже. Не просто любопытные, внимательные, лезшие внутрь, выявлявшие каждую слабость, каждый страх.
«Нет, — сказал я если не громко, то хотя бы вполголоса. — Я вернусь».
Вверх по лестнице, через турникет, вновь по ступенькам — на площадь перед Таун-Холлом. Мужчина пощипывал струны гитары, сигарета свисала с края обветренных губ. Неподалеку сидел кто-то так сильно закутавшийся в тряпье, что пол определить было невозможно. Я свернул налево и дошел до последней лестницы, поднимавшейся на Джордж-стрит. В темном углу под газетами спал мужчина. Не все бродяги были такими, как я, как призраки, как одноглазый с моста.
Например, гитарист. Его глаза следили за мной. Настоящие, реальные, живые, их цвет терялся в тенях, но они были яркими. Он оборвал прежнюю песню и забренчал куда медленней, чем ее обычно играли, «На сторожевой башне» Дилана. Превратился ли я в шута или плута[4] или просто пытался найти смысл там, где его не было?
Я вышел на улицу — на угол Джордж и Парк-стрит, откуда мог видеть любимого бронзового песика королевы Виктории. Если пройти мимо, голос на записи поприветствует вас, а если бросить статуе монетку, скажет, что исполнит желание.
У меня было желание.
И монетка.
Запись включилась, как только я приблизился.
— Меня наделили голосом, — сказал песик. Конечно, это был не он, но мне все равно каждый раз становилось не по себе. — Брось монетку в фонтан, и я тебя отблагодарю.
Хоть он и не сказал, что исполнит мое желание, я все равно кинул монетку и, зажмурившись, выдохнул:
— Хочу, чтобы ничего этого не было.
На это я почти не надеялся, так что добавил:
— Дай мне все исправить.
Вот. Это оно — верное направление. Песик тявкнул или притворился, чтобы меня поблагодарить, и я двинулся дальше. По Друитт. К зданию, где я жил. К моему дому. К жене и сыну, к семье — моей, а не того чужака.
— Много знаешь о квантовой механике? — спрашивает Иеремия. Ответ ему уже известен. Кто может об этом знать? Разве что профессор физики или ученый НАСА.
— Я тоже ничего, — говорит он. — Но я слышал, что мы живем во Вселенной, где возможно все, и нахожу эту идею наиболее правдоподобной. Конечно, звучит ненаучно, и я уверен, что будет непросто найти ученого, который с этим согласится, но меня устраивает.
Я покачал головой:
— Это бессмысленно.
— Конечно. Как и все вокруг. Скажем, у тебя есть выбор: позвонить девушке или нет. Ты звонишь, она соглашается пойти с тобой на свидание, вы играете свадьбу, заводите детей, а они — своих, твой внук вырастает и становится президентом США. Или ты ей не звонишь, никакого свидания, ты женишься на ком-то еще, у ваших детей есть дети, но они совсем другие, и никто из них не поднимается выше среднего звена в страховой компании.
— Сюрреализм какой-то, — говорю я, возможно, потому что понимаю его, а может, из-за того, что это самая странная, запредельная иллюстрация происходящего. Я уже вообразил несколько таких. Мои внуки? Тимми был еще крошкой, а этот тип распланировал его жизнь лет на шестьдесят — семьдесят вперед.
— Обе возможности существуют, — говорит он. — В одной реальности ты ей позвонил. А теперь представь другую — там тебе восемьдесят, ты сидишь в инвалидной коляске и, не подумав, спрашиваешь себя: «Как бы сложилась жизнь, если бы я ей звякнул?»
Он замолкает. Я смотрю на мрачно улыбающуюся женщину.
— Теперь представь, что эта мысль уничтожает твою реальность и переносит тебя в другую, в которой ты позвонил той девушке. Что станет с твоим внуком, менеджером по страхованию?
— Его... никогда не было.
— Именно.
Он видит, что до меня не доходит. Мысль брезжит на самом краю сознания, кружится, грозит пониманием, но мне все еще чего-то не хватает. Кусочки головоломки на месте, но они не складываются.
— Представь, что этот внук — ты, — говорит он.
Бинго. Вот и миг озарения. Соединения установлены. Синапсы искрят. Ответы обволакивают прежние вопросы, но тут же появляются новые.
— Мои дедушки и бабушки мертвы.