Ему запретили лишний раз подниматься со своей лежанки. Её сложили из нескольких других, и Тим подумал, что, наверное, несколько монахов спят на полу, чтобы сумасшедшему американцу было помягче. Ему стало стыдно, и он попытался извиниться за это, но его рвения, кажется, не оценили.
Монахи говорили с ним по-тибетски. Тим их не понимал, и мог отвечать им только на английском, но быстро научился выражать свои мысли и просто жестами. Он постоянно пытался уговорить отвезти его в город, но монахи упорно уговаривали его остаться, пока он не наберётся сил.
Тиму с трудом удавалось сохранять спокойствие. Он постоянно напоминал себе о том, что он находится на святой земле, и что пока он здесь, Ра’с аль Гул не сможет найти его, или навредить ему. Но Тим продолжал переживать за Стефани — он боялся, что сумасшедший старик найдёт её, и потому ещё сильнее рвался домой. Он должен был защитить её. Конечно, Стефани, самостоятельная и сильная, могла постоять за себя, но Ра’с не был ни фрицем, ни грабителем в маске. Он был чем-то иным. Чем-то неизвестным.
Тим должен был вернуться.
На третий день в монастыре Тиму разрешили подняться, чтобы он мог размять мышцы. Он прогуливался по садику, опираясь на предоставленную ему палку, потому что был ещё слишком слаб. Он постоянно останавливался, чтобы немного отдохнуть, перевести дух и просто немного расслабиться. Иногда его охватывали приступы паники, ему казалось, что его вот-вот предадут. Тогда он замирал и ждал, пока страх не уйдёт.
В один из таких моментов он заметил своё отражение в воде небольшого пруда, и едва не задохнулся. Он запнулся, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, удивлённо глядя на бледного седого человека и боясь признавать в нём себя.
Он выглядел постаревшим. Сломленным. Потерянным и потерявшим всё.
Кто-то из монахов услышал его возню, когда Тим начал заваливаться на бок и вцепился в ближайшее дерево, схватил его за руку и заставил успокоиться. Он помог Тиму восстановить дыхание, и только тогда отпустил.
— Ты спасся. Не для того, чтобы умереть, испугавшись себя, — произнёс он на ломаном непали, улыбаясь. Тим был готов поклясться, что в этих словах нет никакой буддийской мудрости, но почему-то они ему помогли.
За всё время, что он провёл у монахов, Тим прикоснулся к сумке лишь однажды. Чтобы достать фотографию Стефани. Он положил её рядом со своей кроватью, чтобы улыбка возлюбленной напоминала, что он должен спешить, и тихо шептал ей обещания вернуться — каждый вечер. Он стремился к ней всем сердцем, но был слишком слаб, чтобы оказаться дома в ближайшее время. Он только надеялся, что и Ра’с аль Гул не сразу решит нанести визит его жене, и что она — пока — в безопасности.
***
Монахи отвезли его в город через две недели. Они постарались, чтобы он набрал вес и смог ходить без палки. Тим всё ещё испытывал приступы страха, суеверного ужаса перед темнотой, и иногда пугался теней. Но ждать больше было нельзя, и он уговорил монахов отпустить его.
В городе он нашёл ломбард и сдал туда золотые часы, чтобы выручить деньги на билет до какого-нибудь из аэропортов Америки и на такси, до местного аэропорта. Сердце снова колотилось как сумасшедшее, но в этот раз не только от страха. Ещё и от радости предстоящей встречи.
В аэропорту он не выдержал и потратил последние деньги на таксофон. Совладав с десятком разнообразных кодов, он набрал заветный номер и стал слушать гудки. Считал их с замиранием сердца, стараясь не думать о том, что трубку могут не снять.
Он успел насчитать пять гудков, прежде чем они прервались и после тихого щелчка в трубке раздался сонный голос Стефани:
— Алло?
— Стефани, — выдохнул в ответ Тим. — Господи, это ты, — он зажмурился и прижался лбом к стеклянной перегородке. — Как я рад слышать твой голос.
— Тим? — Стефани вскрикнула. Тим слышал по её голосу, что она улыбается. Он представлял себе её улыбку, и что совсем скоро сможет её увидеть вновь, и от этого прекрасного чувства становилось почти больно.
— Тим, ты откуда звонишь? Ты приезжаешь наконец? — затараторила Стефани.