- А кого еще попросишь? - Павел Петрович осторожно выдергивал из кармана юноши купюры.
- Ну, будет на одного интеллигента меньше. Бабы новых нарожают.
- Полли! - королева яростно взмыла над супругом и постучала по нему головой.
- У тебя треуголка вместо мозга? Что ты такое говоришь, горшок лапотный! Манж дла мард!
Российский самодержец выронил купюры и забился на полку. Когда его королева переходила на французский народный, дело пахло керосином.
- Марьюшка, я это… Не подумав… Прости медведя заполярного! Хочешь, маленького привиденыша заведем, воспитаем его по нашему?
Отходчивая королева водрузила голову на положенное место.
- Да? А где мы его возьмем?
Задумавшись, император вдруг вспомнил об Анне.
- Табарнак! Там же подданная без чувств валяется, а я тут…
- Эй, жертва Штольмана, вставай! Надо подданную спасать! - он помахал десяткой перед носом Копейкина и бросил ее на порог купе.
Озадаченный Алексей попытался поймать денежку в воздухе. Но император был ловок и настойчив. Красненькая кокетливо перепархивала с место на место, будто гонимая ветром, пока не улеглась у двери в тамбур.
- Что за чудеса, - изумился Копейкин, поймав наконец свою купюру.
- Балбес глуподырый! - сменил лексикон император.
- Мухоблуд, шершень тебе в щеку! Дверь открой!
- Ой! - юноша стукнулся лбом о дверь в тамбур, и дверь распахнулась.
Анна в беспамятстве лежала на грязном полу тамбура, ладони ее были прижаты к животу.
- Нина Аркадьевна, вам плохо? Давайте в купе перейдем! - заохал Алексей, поднимая легкую как перышко женщину на руки, и пронося ее в вагон.
…
Анна очнулась на купейном диванчике. Сидевший слишком близко Копейкин судорожно махал на нее газетой, взволнованные призраки таращились с верхней полки.
- Нина Аркадьевна! Как вы себя чувствуете? Вот, попейте водички…
Нежно придерживая девушку под спину, Алексей помог ей сесть, поднес к губам стакан. Нагнулся ближе, чтобы не капнуть на точеный подбородок.
- Уже лучше, спасибо, - напившись, Анна отстранила стакан.
…
Штольман, к счастью для себя, не увидел этой сцены, иначе сорвался бы с очередной гремящей сцепки. Забравшись на следующий вагон, Яков осторожно присел на четыре точки, пережидая поворот. Пробежал по крыше до конца. Ругаясь про себя на скользкие кожаные ботинки, сполз на площадку, окончательно испортив рубашку. Проверил цвет следующего вагона и убедился, что зеленые наконец-то остались за спиной. Следующий был синим.
Пугая приличных пассажиров, Яков уже по коридорам миновал несколько классных вагонов, проверяя каждое купе, заглядывая в каждую уборную и тамбур. Дюка нигде не было. Штольман начал отчаиваться.
“Дьявол, может, ошибся Петр Иванович? Все равно надо до машиниста добраться, не пойду уже по верху…” - Яков вытер грязную руку о брюки, достал из-за пазухи иконку.
“Где ты сейчас, милая? Надеюсь, сейчас я найду нашего непослушного отпрыска, а потом поеду искать тебя хоть до моря… Ох ты ж, а куда я дену детей?”
В окне проступила картинка. Над Ниной склонился тот же самый молодой человек, что целовал ее недавно, и расстегивал пуговички мужской рубашки.
- Тво… - вырвалось у крайне редко ругающегося Якова.
Сжав зубы, он сунул иконку обратно.
Анна за сотни миль от мужа вздрогнула и отстранила теплые руки Копейкина от своей груди.
Штольман перебрался через тендер и оказался перед грязным бункером, в котором хранился уголь для паровозной топки. Чтобы пройти этот вагон, Яков перелез через борт, спрыгнул на грузовую платформу. Посреди нее высились кучи угля, расползшиеся по сторонам подобно осьминогам. С левого края слышалось какое-то бормотание. Яков подкрался ближе.
Наследник старого остзейского рода Дмитрий Штольман, по уши вымазанный в мазуте и черной пыли, закопавшийся ногами в уголь по самые коленки, задиристо спорил с мальчишкой раза в два старше его.