- Вы позволите? - вмешался Калашников.
После кивка начальника он доложил: - Охранников уже допросили. Смоляков им доверял и жаловался, что конкуренты откуда-то знают о его планах, и что за супругой надо присмотреть.
Бекетов удовлетворенно вздохнул.
- А вот и мотив. Наверняка дамочка была замешана в шпионаже, так что ей в любом случае светит каторга.
Внезапно повлажневшими ладонями Яков сжал ткань в карманах брюк.
“Дело плохо. Похоже на вас, Нина Аркадьевна, опять вы не удержались…”
- В какой она камере?
Тот же Калашников провел Штольмана коридорами в блок предварительного заключения, велел унтер-офицеру открыть дверь в камеру. Яков вошел внутрь. За спиной лязгнула дверь.
…
Невысокий подросток, одетый в плохо сидящий сюртук, стоял спиной ко входу.
- Аня, - тихо произнес Штольман, уже видевший эту мальчишескую одежду в отражениях.
Плечи мальчишки вздрогнули. Кепка слетела на пол под взметнувшейся рукой. Анна обернулась, глаза её удивленно раскрылись, и она бросилась к Штольману на грудь.
- Ясь! Ясь, ты пришел! Ясь, они хотят меня…
Первое ощущение невозможности происходящего мгновенно исчезло. И разум Якова, и тело его знали: вот она - любимая. Яков поднял Анну на руках, закинул ее ноги себе на бедра, подхватил ладонями под полы сюртучка.
- Милая… - он уткнулся губами в ее висок.
Внезапно Штольману стало все равно, что за железной дверью - охранник, а в коридоре расхаживают полицейские. Он впился в губы любимой, вжимая ее в себя так сильно, как только мог, целуя так глубоко, как мог добраться.
Отвечая на вспыхнувшее желание, Анна будто растворилась в муже. Внутри нее стало горячо, и жарко было там, где касался ее Яков. Анна сама заерзала в объятиях, она лихорадочно гладила мужа, забираясь ладонями под пиджак. Ей стала мешать одежда, и она рванула впившиеся в живот жесткие пуговицы. Муж прижал ее спиной к холодной стене. Накрыл ладонью небольшую грудь. Взгляд Якова затуманился, и он громко вздохнул.
“Грудь. Губы. Это же не мое!” - мелькнула мысль, словно облив Анну ушатом холодной воды.
Анна наконец опомнилась, вырвалась из горячих рук, оправила на себе рубашку.
- Кого? Кого вы целуете, господин Штольман?
Судорожно сглотнув, Яков попытался совладать со своим телом. Кровь в ушах стучала. Непонятные слова не доходили до его сознания, хотелось сорвать эти мужские тряпки со своей женщины, уложить ее на длинную деревянную скамью и…
Колотя кулачками по его плечам, Анна теснила его к выходу и кричала:
- Убирайся, Штольман! Как ты мог!
Несмотря на то, что перед ним была Нежинская, Яков всеми фибрами души и тела ощущал любимую - раскрасневшуюся, с горящими от его поцелуев губами, такую желанную Анну. Он вновь протянул к ней руки.
Звонкая пощечина эхом заметалась меж гладких каменных стен.
Он отшатнулся.
- Что ты делал с Ниной у нас дома? То же самое? Вот и убирайся к ней! Может, и ребеночка еще одного сделаете! - Анна не понимала, что говорит.
Опираясь спиной о железную дверь, Штольман сощурился. Глаза защипало так, словно в них насыпали горящего песка, и Яков закрыл их. Это было больно.
“Аня. Это не ты”.
Тонкий палец уперся в его грудь.
- Я оказалась в чужом теле, за тридевять земель от детей, а ты? Ты кувыркался с Нежинской? Ты понимаешь, что я - беременна?
Слова о нелепости подозрений и упреки в объятиях с юношей в поезде замерли у него на устах.
“Беременна? Снова? Верочке же еще…”
- Милая, - он сглотнул, - это же здорово. Может, это и слишком рано, но мы уже опытные родители…
Анна в отчаянии всплеснула руками, обхватила себя под грудью и, всхлипывая, скрючилась на скамье.