Он постарался сделать всё, чтобы облегчить моё положение. Но мне стало так тоскливо, что хотелось завыть. Такая чуткость, такая забота, такая… нежность, что же мне ещё надо? Даже если небо упадёт на землю и ведьмак влюбится, он не проявит ни одного из этих качеств.
Мне было нестерпимо жалко Сваромира, но иного выхода я не видела. Нельзя привязать к себе человека, покувыркаться с ним месяц, а потом обнаружить, что он тебе надоел.
– Прости меня, – прошептала я.
– Ты ни в чём передо мной не виновата.
«Виновата, – мысленно возразила я. – Виновата, потому что не могу назвать тебя твоим именем».
– Я не ждал, что ты станешь моей. Просто… хотел испытать хоть немного счастья. Это я должен просить прощения, а не ты.
Он ещё передо мной извиняется!
Сваромир поцеловал меня в лоб, разжал руки и улыбнулся своей чудесной печальной улыбкой. А я даже не могла поднять на него глаза, потому что из последних сил сдерживалась, чтобы не разреветься.
После отъезда Сваромира я злилась на весь белый свет, и на Геральта в особенности. Я так на него огрызалась, что даже Ладимир начал недоумевать. Ведьмак тоже ничего не понимал и только растерянно смотрел на меня. После завтрака он исчез, и я надеялась, что появится он только глубокой ночью.
Сваромир уехал на рассвете. За завтраком, который состоялся в необычайную, по нашим меркам, рань (аж в половине одиннадцатого утра) Ладимир был какой-то смурной и задумчивый. В полдень, когда я вышла собрать огурцы и проверить, не проросли ли сорняки, он сквозь заднюю калитку прошёл к скамейке под анисовкой и тяжело сел на неё. Моя тревога возросла, потому что Ладимир хромал сильнее, чем обычно. Намного сильнее. Хорошо, если б это была обычная реакция на перемену погоды…
В три часа неожиданно вернулся Геральт, заставив меня чертыхнуться про себя. Он покосился на Ладимира, который по-прежнему сидел под анисовкой, прошёл к дому и сел на ступеньку.
Через час Ладимир зашёл в избу и лёг на диван.
– Лад, нога? – спросила я.
– Ага. Ноет, зараза. Видимо, погода поменяется.
– Растереть?
– Вот ещё, пустяк. Мази осталось мало, надо приберечь.
Спорить с ним было бесполезно, и я замолчала.
– Слушай, – неожиданно спросил он, – ты чего так на Геральта обрушилась? Даже мне его жалко стало.
– Да ладно, – ответила я, чувствуя себя крайне неловко. – Как будто он обратил внимание.
– Обратил, не сомневайся. Ты из-за Швара?
– Ну да…
Около шести я захотела хоть немного развеяться и пошла с фотоаппаратом в поле. К тому времени беспокойство моё уменьшилось, и мне стало стыдно перед Геральтом. То и дело вспоминался его недоумевающий, растерянный взгляд. Зачем я на него взъелась, ведь он не виноват в отъезде Сваромира и в том, что у меня в мыслях постоянно крутится его имя. Не мешало бы перед ним извиниться, хотя я терпеть этого не могу…
Был очень странный вечер. На небе плотно залегли, как звери в засаде, тёмно-серые небольшие облака, воздух наполнял неестественный желтоватый свет, который словно издавала сухая бледно-золотистая трава и отражали облака. Такой свет иногда снится в кошмарах. И, как в кошмарах, всё было абсолютно неподвижно: поле, деревья, воздух. Всё живое попряталось, будто вымерло.
Как ни была я погружена в свои раздумья, вечер настолько давил, что пришлось от них оторваться. Я огляделась, передёрнула плечами и решила выйти на фотоохоту в другой раз.
Геральт переместился с крыльца на скамейку под анисовкой, и заметила я его, только когда прошла мимо и сообразила, что на скамейке кто-то есть.
Что ж, раз уж решила извиняться, так надо извиниться и забыть про это. Я вздохнула и вернулась к скамейке.
Ведьмак поднял на меня глаза. Жуткие они всё же… зрачки узкие, и кажется, что на тебя змея смотрит…
Наверное, эти мысли отразились на моём лице, потому что Геральт поспешно опустил голову и потупился.
– Послушай, я… – я замялась и закончила единым духом: – Я хотела извиниться перед тобой за утреннее. Мне не надо было так с тобой разговаривать.
Он тут же поднял голову, и снова увидела я его страшные глаза с расширившимися зрачками.
– Швар уехал, и… я расстроилась и сорвалась на тебе, хотя ты вовсе ни при чём.
Он снова отвёл глаза и уставился в поле.