Когда я пришла в себя во второй раз, я смутно, но понимала, что происходит. Пришлось быстро свыкнуться и с тех пор мир для меня изменился навсегда. Физические повреждения глаз отняли зрение. А слова доктора прозвучали словно приговор. Не знаю, что именно я должна была чувствовать: панику, ужас, отчаяние? Возможно. Но я приняла случившееся как данное. Наверное, это ненормально, согласна, но мне уже было плевать. Это уже случилось, так чего думать. Я это быстро поняла. Нытье и жалобы ни к чему не приведут, а жалеть себя никогда не стоит. Нужно думать, что делать дальше.
— Пострадали только глаза?
— К счастью, да. Сломанные кости быстро заживают, — в голосе доктора уловила нотки сочувствия.
Ну, вот. Ничего страшного. Ничего… Страшного…
Помимо него в палате была ещё миссис Кимберли. Я могла поклясться, что знаю, как она смотрит на меня. Она хорошая, но не стоит жалеть ту, кто всегда готова к смерти. Как там было: «В ситуации «или/или» без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации «или/или» практически невозможно. А смерть — это не так уж и плохо, если это твой выбор, конечно».
Что тут можно сказать — бывает. Но, знаете, я бы не сказала, что я совсем ничего не вижу. Ведь что-то было в этой тьме. Что-то, что я не видела, когда была зрячей.
========== 1.2 ==========
Первые дни было страшно просыпаться. Страшно и больно. Просто представьте себе, ты приходишь в себя, вроде бы что-то ощущаешь, слышишь, осознаешь себя и мыслишь, а вроде бы все равно ничего не видно — сплошная черная стена кругом, словно тебя заперли в твоем же теле. Это обескураживает. Но я не спешила. В который раз очнувшись в кромешной тьме, медленно отдышалась, прислушалась. Концентрируясь на своих ощущениях кроме зрения, прощупала палату: слева сверху дул легкий прохладный ветерок, совсем рядом слышался низкий гул электричества, видимо от аппаратов, откуда-то со стороны накатывались тихим неразборчивым шепотом чьи-то голоса, топот и скрип колес.
Сориентировавшись на местности, сконцентрировалась на самочувствии. Во всем теле ощущалась неприятная ломота и тяжесть, особенно в области груди. Попыталась пошевелить пальцами на руках и на ногах — получилось. Это хорошо, очень хорошо. У меня надежно зафиксировали всё туловище, чтобы я случайно не усугубила заживление сломанных рёбер. Потому дышать было крайне неприятно, да и во рту пересохло просто жуть. Но как бы то ни было, ничего сверхужасного.
Еле-еле подняв руку, ощупала лицо. Вроде бы ничего, всё на месте, хотя, как мне вообще судить — не представляю. Впрочем, представить-то могу — лицо Франкенштейна во всей красе или тысячелетняя мумия. Раз водитель погиб, то авария была не такой легкой, чтобы отделаться всего лишь царапинами, верно? Потратив все силы на мимолетное пробуждение и исследование, вновь погрузилась в сон.
Самые трудные дни проходили обрывками, меня постоянно одолевала жажда, озноб, вялость, тошнота и боли в голове и в груди — эти ощущения я помнила отчетливо. А всеобщая слабость, куда же без неё, была моей спутницей почти до самого конца пребывания в больнице.
Но шло время и темнота постепенно изменилась, немного. Слепота, естественно, никуда не делась, но что-то появилось во тьме — странные линии вокруг, замысловатые очертания и дымчатые образы. Я пыталась «рассмотреть» их — выходило крайне… странно. Казалось, изменилось не только «зрение», но и слух. Каждый звук отдавался в голове странным эхом, многократно повторяясь внутри черепной коробки. Мне сказали, что это может быть пошел процесс адаптации мозга. Как там говорилось: при потере одного из чувств обостряются остальные. Не знаю, насколько это выражение правдиво, однако соглашусь с тем, что мозг вынужден подстраиваться под сложившиеся реалии и тем самым, наверняка, пытался компенсировать потерю одного из важнейших чувств восприятия вот таким вот непонятным путем.