Или поджигался сам.
Еще имелась дверь, ведущая как будто бы в третью комнату, но открываться — не открывалась тоже, а окон, судя по всему, в той комнате не водилось, потому Улле и не знал до сих пор, с чем по-соседству живёт.
И предпочитал, в общем-то, лишний раз о том не задумываться.
Отдельным помещением оставалась кухня, в которой углился ещё один очажок, правда, к использованию не особо пригодный, массивный деревянный стол и два синих пластиковых стула, притащенных сюда кем-то из уличного летнего кафе — именно на одном из этих стульев Улле любил почему-то сидеть, умостив на второго близнеца ноги, и читать бесконечную старую сказку про Бабушку Мышку, уснувшую за вязанием да попавшую в страну добрых мышиных снов, где колосилась и колосилась достающая до неба спелая рожь.
Торопливо сгрудив на стол пакет, он вынул спички, свечи, зажёг те, расставил по подсвечникам, воткнул в лампу, впихнул в горлышки приспособленных зелёных бутылок, расставленных вдоль стен на полу. Подкинул из стопки рядом в очаг поленьев, сбрызнул керосиновой горелкой, поджёг, покидал оставшиеся с лета брошюрки про тюсенфрюдский парк развлечений и, убедившись, что костёр занялся, не собираясь в самый неожиданный момент погаснуть, беспокойным шагом прошёлся и по одной, и по другой комнатушке.
Разумеется, никого и ничего не нашёл.
Отговаривая себя, но всё равно терпя крах, заглянул под кровать. Под оба стола. В старый поломанный комод, в который бросал обычно всё — от одежды и до случайно принесённых в дом безделушек. Поднялся по лестнице. Подёргал чердачную дверь. Вернулся обратно вниз, подёргал дверь вторую и только тогда, убедившись, что виновата была то ли и впрямь овца, то ли ветер, успокоился, позволил себе ненадолго присесть и над самим собой посмеяться. С трудом поборол соблазн прилечь отдохнуть, прекрасно зная, что до ужина тогда никогда не доберётся, а есть между тем хотелось, и хотелось сильно.
За окнами всё белело и темнело просмоленной небесной шерстью, из которой брюзгливый однорогий чёрт где-то прял себе чёрные-чёрные носки, в еловом лесу тянулся от снега бледный дымок ночных голосов, трепали крышу лохматые ветра, примчавшие с побережий Будё и Скагерраки…
Улле, хмуро поглядывая на вмурованную в стену дверь, поднялся на ноги, поставил парочку дополнительных свечек, разжёг для надёжности ещё и керосиновый фонарь и, снова запрещая себе думать, ушёл заниматься ужином.
На этот раз — на кухню.
✵⛷✵
Спалось Улле в ту ночь плохо: он долго перекатывался с боку на бок, взбивал кулаком подушку, утыкался в ту то лицом, то ухом, то затылком. Лежал на спине, лежал на животе, на одном краю кровати и на другом, глядел в потолок, не став гасить огня, а потому видя и видя кривляющиеся коренастые посмешища, выросшие из тускло преющих теней.
Тянулся за книгой про Мышь, менял ту на книгу про Муми-троллей и стучащуюся в окна Морру, бледнел, нервничал, захлопывал обложку, откладывал томик и возвращался к постельным мучениям, а когда, наконец, начинал задрёмывать, расслабляясь и проваливаясь сквозь жёсткий матрас, застеленный под простынёй старой бараньей шкурой, опять дёргался, подскакивал, с нервным страхом таращился в окна, за которыми раздавался вдруг такой грохот, будто там, выбредая из леса и ломясь к нему в дом, колотили семь огромных часов с якорями чугунных маятников.
Правда, как только он просыпался — шум мгновенно прекращался, а когда укладывался обратно, ложась на спину и долго таращась за стекло, точно специально видел с той стороны несколько горбатых, сосновых, бородатых и каменношкурых тролльских силуэтов: Ивара Женолюба, Борда, Бобба из Мусьерда, Тронда, Коре и старухи Гури Свиное Рыло.
Тролли скреблись толстыми когтистым лапами, гнули раму, бились, хрюкали, хрипели и пытались пробраться внутрь, а как только Улле вскакивал на ноги и подходил ближе — тут же растворялись, исчезали, уходили и таяли за порогом стеклянной колдоватой ночи.
Потом где-то стрекотало, будто невидимая обрюзгшая великанша запрягала зелёными кобылами своё огромное прядущее веретено. Потом опять и опять шебуршились крысы, которых здесь давным-давно не водилось, потому что если бы завелись — сдохли бы от голода уже через неделю.
Потом началась вьюга — швыряла удушливый чёрный снег в глаза, и в пляске его Улле то и дело мерещились скачущие четверорогие лоси, мигающие синими-синими слепыми глазами.