- Прости, - я закрыла рот рукой, - кажется, я немного пьяна.
- Чудесно, - оживился Ингемар, официантка как раз принесла коньяк для него и мартини для меня, попутно одарив Ингемара подобострастно-кокетливой улыбкой. – Предлагаю напиться в хлам.
- Это неконструктивно, - возразила я.
- И что? Зато весело.
Ах да, вспомнила я, он ведь тот еще весельчак.
- Ну тогда – за моего мастера, - я подняла бокал мартини, слегка расплескав его.
Я уже точно была пьяна.
- Только напейтесь скорее до моей кондиции, ладно? – попросила я князя.
- Да как два пальца… - Ингемар налил доверху коньяка в стакан. – С возвращением, девочка…
На выпившего единым махом полный стакан князя со священным ужасом смотрели иностранцы из-за соседнего столика…
Он сдержал слово, прикончив бутылку за десять минут. Я, преисполнившись веселья, хохотала над князем, корчащим выразительные рожи после каждого стакана. Русские парни тоже веселились, они прислали с официанткой еще бутылку коньяка для мастера. Французики лопотали что-то, поглядывая на Ингемара.
- Что смотришь, а? Что смотришь? – обратился князь, не выдержав, к цивилизованным европейцам. – В тарелку свою смотри, компрене, твою маман?
Уроженцы родины Дюма и Зидана не сочли возможным устраивать такому внушительному парню революцию, поэтому демонстративно отвернулись.
- Зачем?.. – спросила я.
- Знала бы ты, как они наших туристов на таможнях своих шпыняют, - Ингемар недовольно покачал головой, - и относятся к русским отвратительно. Я уже не знаю, какие им еще французские весны в Киеве нужны, чтобы к нам нормально относиться начать…
Ингемар еще что-то говорил, недовольно щуря левый глаз и оскаливаясь, говорил о политике, о Киеве и прочем, вечный киевский князь, и он был так хорош в своей любви к краю, который и я люблю, что я только любовалась им.
Потом Ингемар заказал для русских мальчишек виски, и те подсели к нам за столик. Спустя полчаса парни всерьез намеревались идти бить морды французам; те же, почуяв, что запахло паленым, быстро смылись.
Потом мы поехали на лимузине Ингемара всей толпой в стриптиз-клуб, по пути подобрав каких-то местных девчонок – знакомых московских парней. В клубе я потеряла новые очки.
Помню, как пила на брудершафт с девчонками, целовалась с ними, потом заказала типа приватный танец. Помню, что Ингемар, глядя на меня и улыбаясь, наблюдал, как голая девица трется и извивается у меня на коленках. Потом я заказала приватный танец и ему, но уже в кабинке – и наблюдала, как князь, положив лапищи на тонкую талию голой золотистой блондинки, пил кровь, прокусив ее шею. Потом парни и девчонки из нашей компании уговорили нас идти купаться на Днепр.
Помню, как он нес меня на руках куда-то, хотя я вырывалась и требовала отпустить меня, помню, как мы бегали по воде, брызгаясь и дурачась, как купались – я в сарафане, а Ингемар в одних джинсах. Еще помню, что он ответил на мой вопрос о Мане.
Князь сказал: «Конечно, я его люблю, ха. Ну почему вы с ним так похожи, а? То есть… Очень похожи. Может, браки заключаются на небесах? Или где там они…» Мы много спорили о высшей воле, браках и супругах. Ингемар сдержал свое слово – он весь вечер пил беспробудно, оставаясь на одном со мной уровне алкогольного опьянения.
Проснулась я у Кимуры в доме, вся в песке и грязная.
Потом увиделась со своими девочками. Потом уехала с Маной. Потом проснулась и услышала его разговор с Ингемаром. Вот. Я уже говорила, что из-за Бездны стала запутываться, забывать, с чего начала? Постараюсь пересказывать события более-менее линейно – я же писатель, м-мать, у меня все было всегда по полочкам, детали и целое. Почему же теперь стало не так?
Что ж, Мана закончил переговоры с Ингемаром и обратил внимание на меня. Я под его взглядом вытянулась на кровати и заурчала, потягиваясь. Он скрестил руки на груди, глядя на меня непередаваемым взглядом. Мана ревновал.
Я улыбнулась ему, перевернулась на спину и погладила себя по животу. Мана молча, решительно и без лишних приглашений захлопнул дверь комнаты ногой и подошел к кровати. Сорвав с меня простынь, он с несколько секунд поглядел на меня. Я лежала, не прикрываясь, только улыбалась. Вот возьму и не буду ничего делать. Пусть все всё делают за меня. Я же принчипесса…
Мана долго и злобно трахал меня, порой причиняя боль своими движениями и руками. Я стонала, упиваясь его болью – в отличие от моей, физической, его боль была душевной, и с этим ничего не сделаешь, ее не сотрешь поцелуем или поглаживанием. Он кусал меня больно – я в ответ крепче обнимала его бедра ногами, он до боли сжимал мое запястье – я целовала его губы, он отстранялся-я тянулась за ним.
Под конец стонал уже он, и я ликовала, обнимая его так крепко, как только могла. Он в моей власти, он мой и телом, и сердцем, и мозгами. И если у вампиров есть душа, то она моя тоже.
После он лежал на мне, обхватив, как младенец, рукой одну из моих грудей. Мана дышал и хотел еще. Мана был удовлетворен и раздосадован. Был счастлив и зол.
Был моим.