В такой момент человеческое любопытство не могло остаться в стороне, и когда Мэтти двинулась к памятнику Лоуэлла, соседи последовали за ней, словно подчиняясь непреодолимому влечению. Когда она добралась до места, они окружили его кольцом, смотрели и слушали с таким вниманием, что оно было почти простительно. Они могли видеть, как пришедшие ранее зрители наблюдали за вновь прибывшей из-под прижатых к глазам платочков, и с одобрением к замечательному драматическому представлению отметили то безразличие, с каким мисс Ситон игнорировала их, пока не встала рядом с поникшей парой. После чего, широким жестом откинула вуаль из крепа и царственным взглядом черных цыганских глаз окинула сначала их, а затем принесенные ими цветы.
- О, спасибо вам за цветы, - произнесла она голосом, громким настолько, чтобы слова ее были отчетливо слышны зрителям. - Арчи так любил их!
Слова эти не предполагали ответа, и из толпы зрителей донесся отчетливо различимый смешок, поскольку ее тон и манера поведения как бы отодвинули других плакальщиц в сторону. Когда Мэтти медленно и значительно обошла надгробие, остановилась позади него, повесила венок на его закругленную верхушку, склонила голову и прикрыла глаза платком, - она полностью овладела ситуацией. Как заметил один из молодых людей, это она "была хозяйкой могилы, остальные - не в счет". Она стояла, воплощение скорби на тщательно продуманной картине жизни, в то время как две остальные, стоявшие на коленях, казались просто не необходимым придатком.
- Черт меня побери, если это не полная победа! - усмехнулся старый Икабод Мансон, и его лицо превратилось в маску, состоящую сплошь из морщин. - Как бы мне хотелось, чтобы Арчи сейчас видел это. Если он хотел надеть кольцо на палец какой-то из этих девушек, то, вне всякого сомнения, это была Ситон.
- Он бы подумал, что он мормон или турок, - заметила мисс Шарлотта Кендалл с глубоким гортанным смешком, который не могла сдержать даже торжественная обстановка кладбища. - Для него это выглядело бы забавным. Бедный Арчи! Он в самом деле любил пошутить.
Ситуация возле надгробия была из тех, в которых, - чтобы она выглядела эффектно, - необходимо было удалиться как можно быстрее. Мэтти Ситон, по-видимому, была единственной, кто это оценил. На некоторое время она задержалась, прижавшись лбом к плите; затем пылко поцеловала холодный мрамор; после чего прерывистым голосом, по-прежнему хорошо слышным наблюдающим, сказала, обращаясь к коленопреклоненным девушкам:
- Большое вам спасибо за сочувствие, - и, прежде чем они успели произнести хоть слово, снова опустила на лицо траурный креп и быстро двинулась по тропинке к воротам.
Это было эффектно. Пара, оставшаяся у плиты, обменялась сердитыми взглядами, затем вскочила на ноги и постаралась как можно быстрее скрыться с глаз зрителей. Может, они и были глупы, но не настолько, чтобы не понять, как нелепо выглядели они в тот день.
Всего через несколько дней после этого деревня была потрясена известием о том, что старая леди Эндрюс, так оплакивавшая Арчи, обожавшая этого красивого, добродушного, эгоистического, кокетливого похитителя женских сердец, отправилась на юг, в надежде найти его останки и вернуть домой, чтобы положить под возведенное надгробие. Деревня в целом с пониманием отнеслась к этому желанию, но полагала, что шансы на успех в этих поисках делают их безнадежными. После известия о гибели Арчи прошло значительное время, его судьба с самого начала была неопределенной, вероятность отыскать его могилу казалась призрачной.
- Полагаю, старой леди Эндрюс лучше было бы остаться, - сказала миссис Эпплби. - Она не узнает ничего определенного, разве что обнаружит, - Арчи просто зарыли в траншее вместе с другими бедными парнями, и нет никакой возможности разобраться, кто есть кто, до самого Судного дня. Она поставила ему памятник, и, на мой взгляд, ей было бы лучше этим ограничиться.
Чувства, связанные с этим поступком, вызвали отклик у многих, но годы войны принесли так много горя и страданий, что они быстро улеглись, поскольку горе это не было личным и не стало известным только-только. Соседи сочувствовали старой леди Эндрюс, но слишком много мужей и братьев, сыновей, отцов и возлюбленных остались лежать в безвестных могилах, чтобы это сочувствие длилось долго. В первые годы войны было бы невыносимо думать, что кто-то лежит в безымянной могиле на юге; сейчас это казалось необходимой частью неизбежных страданий, приносимых войной.