Шурх. Потемнело.
Хлоп. Куча земли выше дяди Фёдора.
Шурх. Хлоп.
И не просто куча земли — стоит перед ними огромная баба. Вся земляная. Песок осыпается. Руки-коренья в земле и камнях. Лицо — словно ком проросшей картошки. Синеватые ростки-червяки шевелятся. Запах от неё такой, какой в подвале бывает, если в тот подвал много лет не заглядывать.
— Зачем пришли? — спрашивает.
А голос у неё, как будто валун ворочается в проточной воде.
Шарик молчит. Хвост поджал, сам скукожился, по земле стелется.
Матроскин молчит. Уши к затылку прижались, лапы во все стороны сразу бежать готовы.
И дядя Фёдор молчит. Во рту сухо. Язык будто наждачная бумага, дёсны дерёт.
— Так зачем пришли? — повторяет земляная баба. И росту в ней становится ещё больше прежнего. Корни сквозь неё прорастают и видно, как в земляной утробе человеческие косточки белеют.
Тут дядя Фёдор и слышит, как кто-то его голосом говорит.
— Мы, бабушка, пришли корову покупать.
Шевелится язык дяди Фёдора. А сам он ничего с ним поделать не может.
— Корову, стало быть, — говорит земляная баба, — корова — скотина ценная. Меня саму батюшка на корову сменял, не задумался. А что взамен предложишь?
Дядя Фёдор изо всех сил тянет руку к карману, а губы его против воли шевелятся:
— А что ты хочешь?
— Взяла бы я твоё имя, — отвечает баба, — да только крепко оно заворожено. Но ничего. Вот товарища твоего имя лежит с самого краешка. Я вижу, как оно сверкает, как ему на месте не лежится. Отдай мне имя своего товарища. А я тебе взамен знатную корову дам. Не пожалеешь!
Дядя Фёдор всё тянет руку к карману. Кажется ему, будто кармана-то и нет вовсе. А если и есть, то он в такой дали, что ему и за сто лет не дотянуться. А во рту у него словно жаба сидит, выпрыгнуть хочет. Мерзкий клубок, склизкий. Настоящее имя кота Матроскина.
Покосился мальчик на кота, а на том лица нет. И видно, как под чёрной шерстью у него кровь от шкуры отлила. Страшно коту, как никогда страшно не было.
А губы дяди Фёдора шевелятся и нет на них никакой управы.
— Ме… ме… ме… — говорит он изо всех сил стараясь не дышать, чтобы настоящее имя кота не выдохнуть.
— Что ты мекаешь? — смеётся земляная баба.
И смех у неё такой, каким вороньё на погосте душегуба в могилу спроваживает.
— Может ты козликом быть хочешь, дурашка?
— Мел… мел… — говорит дядя Фёдор и чувствует, как кончики пальцев карман нащупали.
— Ну что же ты? Не томи! — грохочет баба, будто камни с самого неба падают.
А мальчик монету нащупал и сжал со всей силы. Монета раскалилась, и руку ему обжигает. Держать мочи нет. Но чувствует он: отпустило.
— Мало ли, чего ты хочешь, — говорит.
Монета жжёт, выкинул бы, да отпустить — страшнее всего. Он медленно руку достаёт из кармана и монету старухе протягивает.
— Вот тебе твоя плата!
Пошатнулась земляная баба. Словно солнце проглянуло и высушило её земляную плоть. Песок посыпался пуще прежнего.
— Что ж, — говорит она тихонько, — долго эта монета меж людей ходила, пора ей и назад возвращаться. Это достойная мена. Забирай свою корову.
Погас фонарь. Опустилась непроглядная тьма. А когда она развеялась, то стояла перед ними корова. Рыжая, мордастая, важная такая. На шее — платок белый повязан.
А в небе солнце. И деревня в двух шагах видна.