— Узнаю кто, — словно подслушав его мысли, продолжил Йегер, — глаз на жопу натяну.
И Эрен натянет, Армин в этом не сомневался. Подросток нервно усмехнулся, и Эрен тут же перевёл на него изучающий взгляд. Сейчас бы быстро ретироваться, пока ещё не поздно, но здравый смысл сегодня явно проигрывал неугомонному языку.
— А… насчёт вчерашнего, — промямлил Кирштайн.
— Армин! — строго крикнул Эрен, подросток вздрогнул. — Не сейчас.
Понимай как никогда, Эрен не был настроен на душевные разговоры, и Армин покорно отступил. Он мог гордиться собой, сделал Йегеру больно, отомстил за все свои невысказанные обиды, но душа не пускалась в пляс от радости, наоборот. Армин мучился от отвращения к себе.
— Собирайся в школу, у тебя сегодня ещё дополнительные, — устало сказал Эрен и вышел.
Он просто вышел. Не потрепал по голове, как обычно делал, не похлопал по плечу, Эрен просто прошёл мимо, даже не взглянув на племянника. Армин проводил его сутулую спину взглядом и удивился, насколько дядя постарел. Он всегда виделся ему живым крепким мужчиной с мягкими густыми волосами и горящими северным сиянием глазами. Говоря о нём, Кирштайн представлял перед собой портрет дяди из детства — жизнерадостного, любимого и любящего, такого живого и такого близкого. Нынешний Эрен не имел ничего общего с человеком из его мыслей. Время Йегера утекало сквозь пальцы, словно речной песок, оставляя на нём шрамы в виде глубоких морщин и серебряной седины в каштановых волосах. Эрену было всего лишь чуть за сорок, а выглядел он точно измученный жизнью старик. Эрену было уже за сорок, время не щадило его; Армин прикусил губу — он не щадил его. Может, дядя и не мог понять чувства своего племянника, но он хотя бы всегда поддерживал его физически. Осознание того, что он мог потерять его навсегда, лишиться даже такой поддержки, острым клинком впилось Армину в мозг. Если Эрена не станет, сможет ли он вообще выжить в этом мире? Армин останется совсем один. Да, у него была мать, но он не видел Микасу уже несколько месяцев, лишь изредка слушал её голос из динамика мобильного, искажённый, искусственный, совсем не родной. Что, если время добралось и до неё? Озноб прошёл по телу, и Армин поёжился. Он не хотел лишаться их тепла.
***
— Простите, сколько?
Эрен недвижимо стоял возле кучи серого гранита, которое лишь по характерным надписям можно было определить как надгробие. Кто-то вложил немало усилий, работая над ним. И какому больному мозгу вообще понадобилось это делать? Насколько помнил Эрен, у Армина не было врагов, он жил жизнью более правильной, чем кто-либо ещё. А портить надгробие только для того, чтобы просто повеселиться… Видимо, для таких людей вообще не существует ничего святого. Как ничего святого не существовало и для сотрудников кладбища. Они наживались на горе людей, мастерски ловили тот момент, когда, будучи потрясённый смертью своего близкого, человек не мог здраво мыслить, и подсовывали ему свои услуги по завышенной цене, некоторые из которых были абсолютно не нужны. Эрену повезло тогда — финансовыми вопросами по похоронам Арлерта занималась Микаса — и удалось избежать затрат на протирание надгробия, поливания травы на могиле, ежедневных молитв по усопшему и прочей лабуды. А теперь его вновь пытались развести на деньги.
— Для вас со скидкой мы готовы изготовить новый памятник всего за тридцать одну тысячу четыреста девяносто восемь реле.
Перед Йегером, сложив руки перед собой, мило улыбался молодой мужчина в выглаженном чёрном костюме. Эрену блевать хотелось от этой улыбки, а ещё больше стереть её так же, как этот же самый представитель пытался незаметно оттереть о траву блестящие ботинки от приставшей грязи.
— Я без скидки устанавливал его за семнадцать.
— Мистер Йегер, это было девятнадцать лет назад. Сами понимаете, инфляция, — беззаботно отозвался вымогатель.
— Проваливайте, — коротко бросил ему Эрен.
— Извините?
— Я сказал убирайтесь. Найду фирму, в которой инфляция поменьше, — съязвил Йегер.
Оскорблённый таким отношением, мужчина скривил рот в подобии улыбки и, с неприязнью в голосе процедив «Как пожелаете», удалился прочь. Эрен провёл ладонью по спутанным волоса и с тоской глянул на остатки памятника.