В любом случае, нужно было выяснить сначала, кто они и откуда, куда и зачем идут. Нет, наверное, надо раньше досмотреть груз. Он никак не мог вспомнить имени собачьего пастуха, стоявшего рядом с кушитками, но отдать команду ему было нетрудно, поскольку тот смотрел на Хори, ожидая указаний. А вот за это его нужно наказать, нельзя выпускать из поля зрения досматриваемых ни на секунду, кто бы это ни был: ребёнок, старик, женщина… Колдун может быть под любой личиной, а ребёнок может вогнать кинжал в живот. Нельзя быть такой раззявой!
— Досмотреть груз, выяснить, кто они, откуда, куда и зачем! — приказал пастуху Хори.
Пастух наконец повернулся к нубийкам. Хори и Нехти тоже двинулись к ним, обходя по дуге так, чтобы не перекрыть лучнику возможные цели. Хори наконец-то смог их рассмотреть. Это были четыре крайне измождённые, с выпирающими суставами, запавшими глазами женщины. Из одежды на двух были только набедренные повязки, и их пустые груди только подтверждали истощение хозяек. Они были все в пыли и казались старухами, но, верно, не были таковыми — у трех за плечами висели дети, похожие на безучастных кукол. Они почти не обратили внимания на то, что собачий пастух роется в перемётных сумах, навьюченных на их ослов, таких же тощих и измождённых, как и они. На вопросы пастуха они отвечали на каком-то из местных наречий и языка двух земель не понимали — совсем дикие! И жалкие…
— Как ты думаешь, они могут быть лазутчиками разбойников? — спросил у Нехти командир тихо.
— Исключено. Не забывай, я бился ними, с дикарями теми. Они были из разных кланов, но никого не было из этого рода. Эти пришли откуда-то из далека, с восточных гор, глянь на их ритуальные шрамы на лице! И они даже не говорят на понятном языке. Я их понимаю, но со второго на третье, собачий пастух не понимает почти ничего, а ты, скорее всего, и вовсе не поймёшь — это какой-то очень дальний и редкий диалект, из древних… Пойду-ка я их сам спрошу, женщин тех.
— Это правильно, ответы надо получить. Но как ты разглядел их шрамы под пылью? — удивился Хори.
— Господин мой, они хоть и дальние, но родичи моему народу. Разве я могу этого не увидеть?
В этот момент пастух собаки издал удивлённое восклицание — попытавшись взять небольшой кожаный мешок из перемётной сумы, он уронил его от неожиданной тяжести. Мешочек раскрылся — в нём был золотой песок.
— А может, ты всё же ошибаешься? Взгляни — у них золото, — снова напрягся Хори.
Нехти подошел, присел рядом с мешком на корточки, запустил в него руку.
— Нет. Это золотой песок и самородки. Там, на руднике том, жила шла в кварце, её откалывали вместе с кварцем и мололи на мельнице, а золото у них, у женщин этих, другое. Оно желтее на цвет и жирнее на ощупь. Это доброе золото, лучше, чем было на прииске том. Лучшее из всех возможных.
Десятник распрямился, повернулся к женщинам и о чём-то заговорил с ними на непонятном Хори наречии — некоторые слова были ясны, хотя и звучали несколько непривычно, но в целом Хори, и так не то чтобы очень хорошо говорящий на нехсиу и маджайских наречиях, не понял ничего. Нехти же, надо сказать, вёл себя с женщинами уважительно и вежливо, хотя и было видно, что разговор даётся ему не так уж и легко — он часто замолкал, подбирая слова, и иногда переспрашивал непонятное. Голоса женщин, отвечавших ему, то по одной, то хором, были хриплы и слабы, как у старух.