Он приблизил свои губы к губам Таты. Потом снова обратился к Моравскому.
— Будьте добры дать мне маленькое зеркало…
Фадлан приблизил зеркало к лицу Таты.
— Победа! — вскричал он. — Стекло потускнело.
— Не может быть, дайте посмотреть! Дайте посмотреть! — пробормотал Моравский.
— Смотрите, — сказал Фадлан.
— Боже мой! — простонал Моравский, глядя на действительно потускневшее стекло.
— Смерть побеждена, — летаргия проходит. Перед нами живая больная, погруженная в глубокий сон, слегка гипнотический. Скорее горчичники к ногам. Две капли кислоты… достаточно!
Моравский быстро исполнил предписание Фадлана.
IV
Прошло еще полчаса, томительных, долгих полчаса.
Фадлан внимательно следил за пульсом своей пациентки. Теперь уже почти ничто не свидетельствовало о том, что Тата была мертвой и, если бы не синеватая бледность лица, она имела бы вид спокойно спящей девушки. Грудь ее вздымалась легко и спокойно, губы были полуоткрыты и дыхание становилось все глубже и глубже.
Фадлан выпустил бледную руку Таты, рука эта так и осталась висеть в воздухе.
— Вы видите, дорогой коллега: состояние каталепсии. Это уже для вас совсем обычно, — сказал Фадлан. — Теперь приступим к пробуждению.
— Я полагаю, — заметил Моравский, — что следует устранить все то, что могло бы поразить ее при пробуждении. Посмотрите, ведь она совсем обнажена!
Длинные ресницы Таты чуть дрогнули.
— Вы видите, она даже, кажется, слышит?
— Вы правы, коллега, я упустил это из виду.
Они не без труда одели девушку и перенесли ее на мягкий диван. Тата не реагировала на довольно бесцеремонное обращение с собой обоих докторов.
— Теперь будем будить, — сказал Фадлан.
Он взял большой гонг и громко ударил в него: дребезжащий звук разнесся по всей лаборатории и замер где-то наверху под самым потолком. Но Тата осталась без движения. Он ударил второй раз, — эффект был тот же. При третьем ударе веки Таты вздрогнули, точно будто бы она хотела открыть глаза.
— Вот… пробуждается, — пробормотал Фадлан.
При следующем ударе по всему телу Таты пробежало как бы легкое содрогание.
— Вы видите, коллега?
— Мне кажется, что я сплю, — сказал Моравский.
Фадлан с силой ударил еще раз в гонг и сказал властным и проникновенным голосом:
— Наталия! Наталия! Встань!
Тата медленно, как бы вне себя, поднялась с дивана. Она подняла руки, глаза ее широко и испуганно открылись, ее губы исказила судорога и она с ужасным криком снова упала на диван.
Фадлан торжествовал, Тата воскресла.
Он наклонился к уху Моравского и сказал шепотом:
— Возьмите карандаш и бумагу: нужно записывать все, что произойдет, все слова. В интересах науки, не упускайте ни малейшей подробности… Я не совсем уверен: Тата ли это?
— Как так? Кто же это, если не Тата? Я вас не понимаю, что вы хотите этим сказать? — удивленно возразил Моравский.
— После, после! Она начинает говорить.
Действительно, Тата попыталась что-то сказать. Губы ее двигались, руки перебирали оборку платья. Наконец, чуть слышно она проговорила:
— Что со мной?.. Где я?..
Фадлан подошел к дивану и, пристально глядя на нее, как бы магнетизируя своим взглядом, ответил:
— Вы выздоровели, вы поправились. Вы здоровы.
— Здорова… Здорова…
— Да, совершенно здоровы. Вы можете подняться и начать вашу обыденную жизнь. Вы нас знаете.
— Мою обыденную жизнь… Я вас знаю…
Она мутными глазами смотрела вокруг себя.
— Вы еще спите, — повторил Фадлан. — Проснитесь! Посмотрите на меня хорошенько.
— Да, да… Я как будто вспоминаю… Но я не знаю вашего имени, у меня не хватает слов.
— Я доктор Фадлан, вы меня знаете. Может быть, вы меня и забыли. Но посмотрите внимательнее; вот Петр Иванович Моравский, профессор, старый друг вашей семьи.
— Да, да. Петр… Иванович… Моравский. Профессор.