– Мне снилось три апельсина сегодня, – дышат мне на ухо и тут же целуют куда-то рядом.
– Это ты к чему?
– Фрукты снятся к грехопадению, – сдержанно подсказывает герцог.
Реальность расслаивается на нас и мир за пределами этой комнаты. Наша – плавится под пальцами, разливается истомой по телу, полнится сбитым дыханием. А экзорцисты верят в сны.
Из динамиков ноутбука продолжало доноситься что-то про допустимые дозы облучения, глубинные диафрагмы. Мы целовались, как проклятые. Воздух как будто закручивался вихрями, делая из нас пьяненьких наркоманов.
Майоров просто целует меня в ключицу, и в мыслях тут же вспышкой, как я по ночам сижу у его кровати, смотрю, как он спит, и не знаю, что делать с этим чувством, растущим в моей груди.
Мы стягиваем друг с друга одежду рывками, тут же припадая к обнажённой коже. Мы бешеные, конченые, нас нельзя выпускать к людям. Меня переворачивают на живот, влажные поцелуи опускаются на лопатки, тёплые прикосновения – вниз, вдоль линии позвоночника. Это даже не смешно. Я дышу, прикусывая подушку.
Смотрю на него за обедом краем глаза, улавливая движения. Пакетик чая с ягодами, персиковый йогурт. Как страшная и большая истина, до меня доходит медленно и не сразу. Я люблю его, люблю. И даже не думала, что попаду в этот пиздец так прочно и безнадёжно, когда всё это только начиналось.
Медленно выдыхаю, чувствуя внутри его пальцы. Усмехаюсь мыслям о том, что сердце походу сейчас не выдержит. Но страсть к саморазрушению сильнее всяких других страстей, и я чуть приподнимаю бёдра, чтобы экзорцисту было удобнее. Чувствую, как пальцы сменяются на член и сдавленно охаю, уткнувшись лицом в подушку. Всё-таки просто заткнуться и молча выдержать эту пытку у меня не получается. Но микрофон выключен, а остальные уже привыкли. Майоров сжимает пальцами мои бёдра, и я прогибаюсь в пояснице, комкая простыню. Вспышки всё продолжают мучать, хотя я вообще уже почти ничего не соображаю.