— Вряд ли это прямо обучение, — задумчиво говорит Настя. У неё голос негромкий, но в чертогах комнаты он кажется особенно ясным, чётким до кратчайшего слога. — Я же не прошу тебя читать лекции. Это… немного другое.
— Хм, возможно.
— Но ты всё равно на меня влияешь. Как и я на тебя.
Настя пробегает по клавишам коротким незатейливым напевом, не требуя ответа на размышления, но Юко всё равно думает — ей это кажется чем-то важным. В углах комнаты тает её вздох.
— Когда люди долго находятся рядом, — рассказывает она, — их цвета сближаются. Это и есть «влияние». Иногда одна аура оказывает большее воздействие, как бы подкрашивая другую. В равной мере бывает редко, всё равно кто-то доминирует, даже если немного. Поэтому я не считаю общение чем-то равноценным: кто-то всегда получает больше.
— Это плохо?
— Это нормально. Другому ведь не вредит. Я… — Юко нажимает случайную клавишу. Нота растворяется в воздухе. — …видела, как общение спасает людей. Где-то способствовала, но в основном я предпочитаю наблюдать.
Настя выслушивает до конца, а затем начинает играть. Мелодия, свободно растекающаяся вокруг, нежная и грустная, трогательная, и Юко слушает, блаженно прикрыв глаза. Она любит живой звук — это напоминает о том, как разговаривают между собой цвета, сливаясь в общую симфонию. В мире слишком много многогранного. Это многогранное, в чём бы ни выражалось — в музыке или в людях, прекрасно. Когда Настя завершает, она убирает от фортепиано руки и складывает их на коленях, поправляя аккуратную чёрную юбку.
— Я никогда не любила играть, — произносит Настя, не глядя на подругу.
Её взор устремлён на чёрно-белые полоски, словно выделяя каждую и на каждую другую накладывая. Лестницы нот сворачиваются до узкой полосатой ленты. Голос всё так же тих, но что-то — странность ли? — делает его отчётливым и выразительным, и его выразительность печальна. Юко вспоминает, что за время их знакомства она почти никогда не слышала в тоне Насти яркой улыбки, разве что лёгкую или радостную. Уголки губ Насти чуть приподнимаются в мягкой потерянности, её контур чуть колышется.
— Семья, в которой меня растили после лабораторий, — рассказывает она с ровной интонацией, — известна и богата. В лживых воспоминаниях меня обучали всем основам этикета и подобному. Когда я попала туда по-настоящему, меня стали учить игре на фортепиано. Мне не нравилось: нужно было много заниматься, хотя я не видела в том смысла, но родители вбили в голову, что это необходимо. Потом по телефону дядя… ты знаешь его как Михаила… он сказал, что мне пригодится музыка тогда, когда я не смогу управлять своим голосом. Тогда я не понимала, теперь знаю — это из-за странности. Он предполагал, что она может выйти из-под контроля и мне придётся замолчать. Я не могла издавать громкие звуки и боялась говорить с нормальной громкостью, но с музыкой не было проблем. Я училась играть, потому что уважала дядю, а потом это пригодилось мне самой. Знаешь, мне понравилось. Хоть какое-то самовыражение. Я ездила на какие-то конкурсы, но меня мучила необходимость играть перед чужими людьми, и со временем от меня отстали. А потом я переехала в Авельск.
У Михаила аура бледно-золотистая, как фильтрованный звёздный свет. Когда он смотрит на Настю, она розовеет. Он действительно о ней заботится, думает Юко. Люди в Авельске удивительны — они все переплетены между собой сотнями нитей, одну тронешь — пойдёт реакция по всему клубку. Они отрицают эту связь и одновременно не сомневаются в её существовании. Подобного Юко ещё не встречала. Должно быть, привыкла, что люди друг от друга отдельно существуют; в этом городе всё работает иначе.
— Эта музыка похожа на тебя, — неожиданно добавляет Настя, повторяя отрывок.
— Почему?
— Не знаю. — Она честно пожимает плечами. — Ассоциации. Ты знаешь много, Юко, так много, что это могло бы вызывать неловкость, но… мне не кажется, что ты здесь чужая. Хоть и очень стараешься быть.
Дневной свет красит тени в оттенки серовато-молочного.
— Ты говоришь то, что я хочу слышать?
— Взгляни на мою ауру. Я говорю то, что считаю правдой. — Настя с интервалами касается то одной клавиши, то другой. Она смотрит на подругу с тёплыми искорками усмешки. — Ты не видишь свою ауру, да? Ты думала, почему?
— Конечно. — Юко тоже говорит негромко. — Но я ещё не могу это понять полностью.
— Хочешь теорию? Если ты видишь, как связаны другие, но не видишь, как с ними связана ты сама, может, это потому что ты сама должна связь создавать? Может, ты не должна видеть свою ауру именно для того, чтобы иметь возможность выбирать, с какими людьми тебе быть связанной? — Настя опускает ресницы. На них бледнеют блики. — Я училась играть, чтобы потом найти способ выражаться. «Форма звука» для меня — это мой голос.
Параллели всё же пересекаются.