Конечно, Мирослава с детства просила научить и её сражаться — бойкая девчонка с усердием выполняла всё то, что придумывал для неё брат, запоминала всё, что он ей рассказывал.
Безусловно, не девичье то дело — с мечом наперевес скакать по полю брани, но уметь защитить себя она должна, ведь на свете было немало людей с разными плохими намерениями, а он, Радмир, мог в один «прекрасный» миг просто не успеть прийти на помощь своей чересчур бойкой сестрёнке.
Сейчас же это ему очень пригодилось, он мог быть почти спокоен за Мирославу. Да и защитить её, в случае чего, тоже мог.
Мирослава…
Он не знал, что именно Боги, в отсутствии которых он уверился почти окончательно, взяли с него, как плату за сотворённое чудо, но уверенность в том, что с самого начала и по сей момент он всё делал правильно, теперь отказывалась его покидать.
В ту ночь, когда он достиг, казалось, пика отчаяния, что могла скопиться в одном единственном человеке, когда погасла маленькая свеча, он, казалось, сам умер.
Вот просто существовал и — раз! И нет его. Как не было дыхания в маленьком тельце со слишком холодными руками.
Он тогда лишь закрыл лицо руками и тихо повторял — что угодно, что угодно, что угодно…
Лишь не забирайте её.
И очнулся он от того, что потеплевшая ладошка схватила его за руку и такой родной, надломленный, сиплый голос спросил, почему он плакал…
На миг ему тогда показалось, что в голубых глазах сестрёнки мелькнули алые и сиреневые огоньки, но это прошло, как и не бывало, — осталась лишь небесная синь.
На бледном, но без прежней практически мертвенной сероватости, лице играли золотистые отблески, и не сразу понял он, что причина тому — свеча.
Огарочек горел.
С того дня сестрёнка быстро шла на поправку. Она ела, как не в себя, и ещё, казалось, нездоровый аппетит даже немного напугал поседевшую за дни болезни девочку мать.
Исчезла нездоровая худоба, оставив лишь приятную глазу стройность девичьей фигуры.
Мирослава всё ещё была угловатой и острой, но теперь это выглядело, как неуклюжесть жеребенка, путающегося в собственных ногах, и было даже мило.
Его маленькое Солнышко вновь радовало и грело мир своими лучиками — исчезла та запуганность и загнанность из взгляда, им на смену пришли уверенность и некое, едва-едва различимое превосходство.
Девочка явно что-то знала из того, что было скрыто от простых смертных, и в этом Радмир был абсолютно уверен.
Но его это не пугало.
Если эта тайна стала причиной спасения его сестры, то пусть она и останется её единственной хранительницей — а коли захочет, сама расскажет.
Радмир всё понимал.
И не хотел давить на девчонку — она сама должна всё обдумать и, если возникнут трудности, прийти за помощью к нему, и он поможет — о чём бы она не попросила.
Что бы ни увидела в своём затянувшемся сне Мирослава, это изменило её до неузнаваемости, но в то же время вернуло её, сделало прежней.
Почти.
Ведь никогда доселе не был у неё взгляд таким взрослым и понимающим — она казалась древним, мудрым существом, воплощённым в девочке.
Ну, пусть будет так.
Мать ничего не сказала на все его доводы о том, что им, Мирославе и Радмиру, стоило уйти — женщина носила под сердцем новую жизнь, и ей явно было не до старших детей, восхитивших и напугавших её.
Возможно, и даже скорее всего, она всё поняла.
Про волшебную суть Мирославы, про то, что он тоже умел немало из того, что людям неподвластно — по крайней мере, сны-предупреждения у него не были редкостью.
Она размышляла недолго — дала своё благословение на странствие.
Отец и вовсе порадовался такому стечению обстоятельств, пусть и не показал этого внешне — но эмоции его юноша почувствовал прекрасно, был у него такой талант.
Марья была очень рада исцелению своей подруги, да и Лада вновь зачастили к ним в дом — проведать его сестрёнку, однако…