На праздник не приносят оружие. Кто первый бросил камень? Неизвестно, да и не важно, когда хмель и злость закипают в душах, а тонкая фигурка жрицы со строгим ожерельем на груди словно бы источает легкое сияние и даже величие, поднимаясь с поднятой рукой:
— Да не станет на благой земле места отступникам!
Да. И пусть Свет не хвалится белизной одежд, измаранных в крови — прошлое сошлось в бою с настоящим, видимое со скрытым, истина с ложью — честного боя не будет. Спасибо, Единый — я выучила урок, побеждает подлейший, и вот — моя первая стрела с ядом на острие.
«Во имя Единого, — говорит она. — Да будет уничтожено Зло!»
Что-то меняется в мире. Не-Свет и Не-Тьма столкнулись, как клинки, сплавились, как две полосы стали, расплескались пролитой кровью на белых камнях. Кровь… тяжкий запах крови, смешанный с запахом осенних листьев, цветов, вина, хлеба и мяса. Жертва Осени, жертва Богам… Маани-Мстящая, дочь Вайхри-Войны, их обеих принято изображать вперед спиной, потому, что лица их ужасны. У Вайхри железные крылья, у Маани вскрыты ребра и вырвано сердце. Ее зверь — хорек, маленький убийца. Ее коса заканчивается петлей. Призывая Вайхри, помни, что Маани всегда идет следом за матерью. В руках у нее красный хлеб, замешанный на крови.
Вайхри страшна и величественна. На ней железо, и золото, и меха. В волосах — жемчуга, губы алые, громкий смех. Но облик ее столь же ужасающ, сколь и прекрасен — полюбил же ее бог Радости, Сын Весны, Айнелар. Ибо Вайхри принесла драгоценные жемчуга, и рассыпала их дорогой от его дворца до своего дома, и когда он шел, ноги его погружались в жемчуга до голенища сапожка. Вайхри не держится за богатства — что ни возьмет, все раздаст, но от нее полученное может уйти так же легко.
Или его отнимет Маани, которая любит и ненавидит мать, за то, что та вырвала ее сердце. Вайхри, вечно воюющая, боялась, что ее враги доберутся до дочери, поэтому сотворила великое заклятие — вырвала сердце дочери, сварила в котле с сотней колдовских трав, и дала Маани съесть. Та стала неуязвимой, но боль не оставит ее никогда, а насытиться она может лишь чужими сердцами.
Откуда она знает все это?
Должно быть, рассказывали наставница или дед… впрочем, неважно. Что ей до сказок чужого народа? Впереди работа, много работы, грязной, тяжелой, страшной…
Болит голова. Ей подносят чашу с вином, а мертвое тело уволакивают куда-то в темноту. И она снова говорит:
— Пусть светлый праздник не закончится тьмой и кровью. До утра еще далеко — пейте, пойте, танцуйте, веселитесь. Тьма не властна здесь, и слуги ее будут повержены так же, как ее хозяин…
Прости, Учитель…
И снова стайкой легких бабочек над разгоряченной толпой вспархивает смех. Звучат голоса — веселые, страстные… звучат песни.
Взгляд госпожи Нарбелет — как нож сквозь толпу. Что-то она поняла, эта странная женщина — но не то, что есть на самом деле. Она не знает целей, не видит истинного смысла — ее мысли о семье, о благополучии девочек, о храме… она прикидывает выгоду и приходит к выводу, что сегодняшнее происшествие укрепит влияние…
Что ж. Пусть Литиэль не волнуют местные мелкие интриги, это не значит, что она не использует их в своих целях.
***
О случившемся на празднике в королевском дворце судачили тихо — больше дивились, откуда взялся этот блаженный. Литиэль не огорчалась: случившееся всего лишь маленький камешек в основании фундамента… мыслями она была уже далеко, размышляя над следующим своим шагом.
Отвар ацелас прочно занял место в ее фляжке. Никогда раньше ей не приходилось делать то, что она делала сейчас — каждую ночь смотреть в будущее судеб сотен людей, ища закономерности, тайные связи, те нити, из которых сплетется канва ее замысла.