«Мы дОлжны этО иЗменить…»
Ярость Лалловё выразилась в той точности и стремительности, с какими она возвратилась из гардеробной в свою мастерскую и принялась быстро уничтожать все висевшие на стенах часы и механизмы, нанося удары кулаком точно в центр каждого из них. Стекло разлеталось осколками, со звоном сыпавшимися на паркет, один удар следовал за другим. Более тридцати разбитых устройств ее собственной разработки лопнули под ее каблуками, превратившись в обломки, смешавшиеся с крошевом фарфоровых циферблатов и крохотными погнутыми металлическими стрелками и индикаторами. Когда маркиза закончила разгром, из разбитых ею механизмов, начав вторую волну разрушений, посыпались каскадом булавки с головками из крохотных, как блошки, сапфиров и рубинов, и их звон стал музыкальным аккомпанементом гневу Лалловё.
Она бросила питающийся от Купера вивизистор на рабочий стол, подумывая и это устройство подвергнуть той же участи, что и остальные. Вся работа псу под хвост. То, что мать все это время знала, как именно работают вивизисторы, еще ничего. Но то, что она вернула сестру к жизни, больно жалило. Неужели и в самом деле было так необходимо одновременно и демонстрировать Лалловё всю бессмысленность ее усердного труда, и возвращать ее главную соперницу? Указание неправильного пути действий – инструмент полезный, без всякого сомнения, таким образом мать могла подвергнуть испытанию способности своей дочери: в конце концов, не сумев воссоздать вивизистор по имеющейся модели, Лалловё не могла бы даже и надеяться однажды сменить мать и самой стать королевой.
Но, увидев, что Альмондина вернулась, вломилась к ней прямо в ванную – ее ванную, – Лалловё пришла в такую ярость, что не чувствовала собственных щек. Ей хотелось только разрушать. Впрочем, это было отчасти даже забавно, ведь появление сестры пробудило в маркизе именно те черты, какими и надлежало обладать правительнице из рода Незримых фей, – неукротимость хаоса в паре с бушующим эгоизмом, черпающими энергию в беспрестанной погоне за славой, свободой и местью.
Неужели Лалловё была настолько бесполезна, что ей поручили этот мартышкин труд – невероятно сложный, требующий больших затрат, – только для того, чтобы бросить потом в последнюю минуту плоды ее мучений в мусорную корзину и заставить ее освободить дорогу подлинной наследнице Цикатрикс? Лалловё сейчас ничего так не хотелось, как разбить созданный ею вивизистор, выпустить кишки своей сестре, а затем покинуть город.
Она на мгновение остановилась, когда ее виски пронзила острая стрела боли, а затем еще одна. У маркизы даже дыхание перехватило, но, когда она коснулась рукой головы, приступ уже миновал. Она просто переутомилась, вот и все. Вот и всё.
Лалловё взглянула на растущие из ее пальцев лезвия из бирюзы – подпиленные и отполированные так, чтобы походить на лакированные ноготки обеспеченной дамы. Теперь она понимала причину. Ей просто хотелось скинуть с себя всю одежду и бегать по улицам, украшая себя гирляндами внутренностей тех, кому не посчастливится оказаться у нее на пути. Слишком долго скрывала она свою подлинную натуру, и теперь естество раздирало ее изнутри, пытаясь вырваться на свободу.
Да только разве могла она реализовать это свое желание? Нет, не тогда, когда ее мать и сестрица повисли у нее на плечах, ворвавшись в ее город и разрушив столь тщательно создаваемую ею жизнь. Прахом пошли все ее, без сомнения героические, старания.
Боль вновь пронзила ее голову. На сей раз более явственно. Отозвалась даже в животе, что могло говорить лишь об одном. Мать. Времени почти не осталось.