А потом Радимир шагнул в комнату, и комната вдруг стала маленькой и будто ненастоящей. Как декорации в плохом спектакле. Я-то подумала, что в нашу первую встречу на корабле он показался мне таким огромным, потому что у страха глаза велики, но сегодняшним солнечным утром в уютной комнате он не казался менее внушительным, чем в предрассветных сумерках на раскачивающейся палубе боевого корабля. И то, что на нем была простая светлая рубаха, а на поясе не было ножа, почему-то не делало его менее страшным. Наоборот. Вот сейчас он присмотрится и…
Я не успела продумать это «и», как меня скрутил приступ кашля. Отвары Добронеги помогали гораздо медленней, чем мне бы хотелось. Я согнулась пополам, зажав рот ладонью и в мгновение ока забыв обо всем, кроме раздирающей боли в груди и горле.
Кашель наконец прекратился. Я подождала несколько секунд, держась за грудь, а потом осторожно выпрямилась, отбросила с лица челку и смахнула выступившие слезы.
— Выпей, на вот.
Я подняла голову, и моих губ тут же коснулась кружка. Жесткая ладонь легла на затылок, слегка надавливая. Я сделала большой глоток теплого отвара.
— Спасибо, — я чуть оттолкнула кружку, не поднимая глаз.
Несколько секунд ничего не происходило, а потом я услышала глухой стук кружки о крышку сундука, а большая ладонь вдруг коснулась моего лица, провела по щеке, по подбородку, заставляя приподнять голову. Я поняла, что рано или поздно это случится, все равно случится, и я не могу оттягивать этот момент до бесконечности. Наши взгляды встретились. Я смотрела в карие глаза, затаив дыхание и ожидая развязки, чувствуя себя героиней второсортной мелодрамы, которой режиссер забыл сказать, что ее ждет в финале.
Минута, другая. Мое сердце глухо стучало о ребра. Медленно и громко. Так громко, что Радимир непременно должен был услышать этот звук. Мне казалось, прошла целая вечность, и все это время Радимир смотрел на меня без улыбки, не убирая руку с моего подбородка.
Вот сейчас все решится. Заботу и заблуждение Добронеги можно было списать на ее возраст, волнение да просто на самообман, но Радимир… Он же нормальный. Он заметит. Ну невозможно же принять чужого постороннего человека за того, кого знал всю жизнь!
В какой-то момент этой бесконечной игры в гляделки я поняла, что просто устала бояться. Я почти хотела разоблачения. Нет, я не думала в тот миг о своей героической или не очень героической гибели в этих странных декорациях или о непонятной и странной жизни в них же — просто хотела определенности.
— Дома, — наконец глухо проговорил Радимир, продолжая вглядываться в мое лицо.
И мгновение рассыпалось на тысячи осколков от звука его голоса. Я вздрогнула и на секунду зажмурилась. Ничего не будет? Ни кары, ни возмездия? Каким-то чудом этот человек, который просто не мог обознаться во второй раз при болезненно ярком солнечном свете, вдруг снова ошибся. Я почти физически ощущала, как натянулась ткань мироздания, словно сопротивляясь, еще пытаясь как-то восстановить справедливость. Я подняла к нему лицо. Ну же! Смотри! Я — не она!
В его взгляде что-то дрогнуло. Сильная рука снова погладила меня по волосам. Жест был отеческий, братский, и в нем было столько нежности, что я опустила голову. Я не могла с этим спорить и не могла это побороть. Он верил, и все. А против веры я бессильна.
Позже он сидел на низкой скамье и негромко рассказывал о… щенках, которых принесла его собака. Тема разговора была настолько нелепой и настолько правильной, что мне оставалось просто кивать и улыбаться время от времени. В тот момент, когда я очнулась и впервые услышала речь Добронеги, я поняла, что мне нужно, по возможности, молчать. Нет, здешняя речь не была непонятной или незнакомой, что отдельно меня удивило, — вероятно, дело было в том, что этот мир (хоть я до сих пор с трудом с этим мирилась) был выдуманным, выдуманным мной, имеющей весьма слабое представление о реалиях столь отдаленных. И все же речь была немного иной. В ней звучали слова, смысл которых я понимала, но в моем мире им уже не осталось места, и это заставляло меня чувствовать себя в Свири иностранкой. И если Добронега списывала все странности моего поведения на пережитое потрясение, то мысль о том, что Радимир в шаге от разгадки, заставляла меня молчать, улыбаться и впитывать этот мир каждой клеточкой своего тела. А впитывать было что.