– Что с вами, пта?
– То же, что и со всеми вокруг. Неудачно упал после второго толчка. А потом куча вещей упала на меня. – Медик надел ему на руку длинную автоматическую манжету, мгновенно сомкнувшуюся вокруг запястья. По ней побежали ряды голубых и зеленых огоньков, раздался тихий мелодичный сигнал, и Хинта ощутил, как в вену входят разделители – манжета пропускала его кровь через себя, очищая ее от ядов. – Не больно?
– Все в порядке, – прошептал Хинта. Медик закрепил у изголовья каталки бочковидный прибор, протянул от него две трубки, черную и голубую, и соединил их с манжетой. По полупрозрачному пластику побежали новые волны разноцветных огней, трубки беззвучно наполнились темной кровью. Медик тем временем остановился у постели Тави.
– Привет. Правша?
– Амбидекстр. С легким уклоном в левшу.
– Как все сложно, – восхитился медик. Тави получил манжет на правую руку. Когда медик подошел к робокаталке Ивары, тот уже протягивал ему правую руку.
– Здравствуйте, пта. И вы левша?
– Нет, скорее амбидекстр, – потрескавшимся голосом возразил учитель. – Я как он. А на этой руке просто здоровее кожа.
– Он ваш сын?
Тави и Хинта замерли.
– Нет. Просто совпадение. К тому же, Вам стоит знать, что эта особенность не передается по наследству.
Слова Ивары прозвучали как отповедь, и медик смутился.
– Простите.
– Ничего страшного. Делайте свое дело.
Больше они не разговаривали. Хинта с удивлением осознал, что все это время не замечал очередного общего свойства Ивары и Тави. Теперь оно открылось; их сверхъестественное сходство превращалось в закон.
Медик еще склонялся над каталкой Ивары, когда в коридор вошла мать Тави. Хинта увидел ее первым. Эрника Руварта была будто специально создана как полная противоположность его собственной матери.
Она была высокой, яркой женщиной с пышной грудью и широкими бедрами. Ее талия являла собой успешный компромисс между грацией и силой. Она шла ровной, целеустремленной походкой: щеки раскраснелись, губы ярко горели, светлые волосы хитроумно уложены и завиты колечками. Ее полускафандр по меркам Шарту был очень дорогим – золото и серебро на обтягивающем комбинезоне из красной кожи. Свой великолепный шлем она несла под рукой. В полупустом, разгромленном больничном коридоре она вся сверкала, как пошлый, неприлично огромный полудрагоценный камень. И было в ней что-то такое – будто она знала, что сверкает. Даже Хинта видел, какой особенно-роскошной женщиной она стремится быть. Он не мог этого не замечать, хотя у него не было никакого взрослого опыта.
Тави еще не видел ее, но все понял по выражению лица Хинты. Он приподнял голову над подушкой, осторожно посмотрел в тот конец коридора, откуда появилась Эрника, и его собственное лицо тоже начало скисать. Приближаясь к их каталкам, она ускорила шаги, почти побежала, а потом резко остановилась. Ее взгляд на мгновение замер на лице Хинты.
– Здравствуйте, Эрника.
Она сразу перевела взгляд на другую каталку.
– Здравствуй, – как бы машинально ответила она, смотря на сына. – Тави... Тави?
Тави искоса глянул на мать.
– Тави, – делая к нему шаг, повторила Эрника. Ее губы задрожали.
– Рад, что ты цела, мама.
Медик закончил подключать капельницу Ивары и теперь в нерешительности смотрел на Эрнику. Он явно хотел попросить ее уйти, но в то же время ценил ее право на двухминутный разговор с сыном.
– Тебе, должно быть, очень больно.