Нагайя как всегда сидела в старом, покрытом плюшевым пледом кресле. Ему не хотелось подходить, снова заглядывать в мертвенно-бледное лицо. Но выбора не было.
Неподвижные зрачки, полупрозрачные веки. Выдержать её взгляд невозможно. Марк и не пытался.
– Нагайя, – позвал он, зная, что не ответит. – Может, музыку послушаем?
Спросил, скорее, у себя. Да и музыка ему нужна только для того, чтобы заглушить проклятый стон свирелей!
Когда раздались первые звуки, он заметил, как напряглось её лицо, как вся она сжалась в кресле. Потрескавшиеся губы впервые за много дней приоткрылись.
– Выключи эту шарманку, – хрипло приказала она.
И куда только девался проникновенный голос и взгляд обольстительницы?! Он не понимал, что её смутило, но в голосе явно слышалась неуверенность.
– Тебе не нравится музыка? – спросил Марк, дрожащими пальцами коснувшись её щеки.
Жест неуместный, даже глупый.
Она молчала, словно стараясь что-то припомнить.
Марк наклонился.
То, что он увидел, показалось ему абсурдным и страшным. В неподвижных, широко раскрытых глазах Нагайи застыли чёрные узкие вертикальные зрачки.
Марк оцепенел. Он не мог отвести взгляд.
Внезапно она дважды моргнула, одновременно высунув отвратительно длинный язык, и, облизнув растрескавшиеся губы, тихонько зашипела.
– Ты не в своем уме! – выпалил Марк и бросился к двери.
Он побежал на чердак, нашел молоток – тяжелый, с почерневшей ручкой – и сел спиной к стене напротив входа.
Ужасные звуки, в которых мешались звон бубнов и шипении змеи, видения одно ужаснее другого мерещились ему: вот она – мокрая, липкая, страшная – разбухает, как густая студенистая масса, становится огромной бесформенной гигантской гусеницей и ползет к нему. Он умирал со страха, но не мог ни подавить его, ни обуздать, ни найти мало-мальски разумные доводы, чтобы успокоиться. Вот сейчас… Стоит оглянуться, и встретишь страшный пылающий взгляд.
Это она, Нагайя, заставляет его поверить в то, что всё это происходит на самом деле! Казалось, он слышит рядом шуршание змеиного тела и приглушенный настойчивый шепот:
– Выкачаю всю соль из крови твоей, и станет она водой… Сам придёшь ко мне…
Марк просидел на чердаке до утра. Часам к восьми взял себя в руки и спустился вниз. Долго стоял под горячим душем, но и это не принесло успокоения. Оделся дрожащими руками, путаясь в рукавах.
В доме стояла тишина. К оконному стеклу никло пасмурное утро.
Войти сейчас в комнату – всё равно что упасть в глубокую чёрную яму…
Нагайи в комнате не было.
Он долго смотрел на пустое кресло.
Произошло что-то ужасное, выходящее за рамки разумного. Неожиданное, мучительное её отсутствие не шло ни в какое сравнение с тем, что он увидел – ворох бесформенных лохмотьев возле кресла. Что-то похожее на полуистлевшие остатки одежды, какие-то белёсые ошметки, струпья, кожа, кровь…
Но ему уже некогда было раздумывать об этом. Потому что в комнате возникла она.
В дверях стояло отвратительное существо со слепыми, затянутыми плёнкой глазами, дикой улыбкой и длинным, постоянно двигающимся языком. Тонкая шея, увядшие щеки, ввалившаяся грудь. Отделившийся от плоти слой кожи цеплялся за шероховатые предметы, оставаясь висеть на них полупрозрачными лоскутами. Она выползала из своего человеческого облика, оставляя его тонким чехлом, вывернутым наизнанку.
Тошнотворное зрелище. Ужасный выползок – мокрая, липкая, разбухшая, как густая студенистая масса, бесформенной гигантской гусеницей ползла к нему.
Она пыталась что-то сказать, брызгая слюной, выплёвывая бессвязные звуки. Ни одного зуба, ни единого волоска на крошечной головке.
Издав протяжный стон, она повалилась на пол и поползла.
Возле его ног гадина неуклюже поднялась на хвост и потянулась к нему, как будто желая обнять, но вместо этого толкнула.
Уж падая, Марк увидел, как она открывает рот. Челюсти разомкнулись. Что-то скользкое и холодное коснулось его лица.