Мы шли в затылок друг другу, молча и бодро, и солнце грело нам спины. Бесконечные поля волнистыми просторами укатывались за горизонт, расчерченные между собой узкими лесопосадками. В этих посадках всё лето и до глубокой осени неистребимо водятся съедобные грибы без названия и в большом количестве.
На пруду мальчишки устроили соревнования: кто дальше забросит котёнка. Котят было мало, и поэтому каждому из ребят выходило только по одной попытке. А я в это время собирал на склоне ягоду. Не клубника, не земляника, просто ягода росла почти везде, не стесняясь. Росла во множестве и сплочённо. Хочешь – не хочешь, а пока сорвёшь одну, четыре нечаянно раздавишь. В оврагах, по которым весной стекает с полей растаявший снег, а летом пасутся стада, все склоны густо усыпаны ягодой. И коровы жрут её с большим удовольствием. Молоко, правда, от этого слаще у них не становится.
Потом мы долго купались. Вода в пруду была такая же тёплая, как дорога между полей. В пруду водилось много мелкой рыбы и иногда она ненароком щекотала купальщикам ноги. В середине дня на пруд приезжали ополоснуться закопченные механики сельскохозяйственной техники. Они ежедневно во время страды совершают подобные омовения.
Возвращались домой уже после жары, солнце переползло на другую сторону неба и опять оказалось у нас за спиной. О котятах никто не вспоминал, и поставленных рекордов не обсуждали. Молча и умиротворённо шагали мы по серому в горячих блёстках асфальту.
Деревенские жители, даже дети, отличаются от городских немногословностью, размеренностью в движениях и речи. И я сам, позабыв городские порывистость и суетливость, вливаюсь в этот ритм. Пусть ненадолго, хотя бы на несколько недель.
Пока я здесь.
Ограбление по-самарски
– Ладно, уходим.
– Ладно? Что, блядь, ладно? Зачем мы её убили?
– Уходим.
– Ты сказал: Зайдём, испугаем, она описается…
– Чё ты хнычешь? Сука! – он схватил меня за грудки. – Через минуту-другую менты приедут. Она, тварь, на кнопку успела нажать.
– Мы так не договаривались.
– Но стрелял-то ты.
– А этот амбал откуда взялся? Ты говорил, что…
– Этот? – перебил меня Гном (да, у этого рецидивиста такое детское безобидное погонялово) – Этот? – он приподнял, за волосы схватив, голову лежащего на полу охранника. Парнишка лет двадцати в чёрной униформе, лицо в слезах, побоях и соплях.
– Этот, спрашиваешь ты? – и уже обращаясь к нему, – Тебя как зовут, милый?
– Не убивайте меня… пожалуйста…
– Странное имя, трудновыговариваемое. Еврей что ли? Вид, иди сюда!
Вид – это третий наш подельник. Умный красивый молчаливый парень.
– Подержи-ка, – отдал ему пистолет Гном, что перед этим отобрал у меня.
– Этот, говоришь?
– Не надо, пожалуйста, – плачет охранник.
– Вид, сходи в каморку, откуда он вышел, там у них, бля, центр слежения этими, вот камерами. Диск возьми. Не CD, а жёсткий с компьютера. И расхуярь там всё на хрен. Гном вытащил из пришитой к подстёжке куртки свой нож.
– Как зовут, говоришь?
– Не надо…
– Ах! да, извини, забыл.
– Гном, стой!
– Меня зовут Виталий Вячеславович, – представился Гном и быстрым заученным движением перерезал парнишке горло. Кровь хлынула как из крана вода. Ржавая, после отключки. Парень сильно задёргался, Гном его еле удерживал:
– Тихо, тихо, дорогой, сейчас быстро всё пройдёт. Ведь не очень и больно было?
У меня в глазах туман красный, но вижу ухмыляющуюся рожу этого урода.
– Гном, ты ёбаный маньяк, сука! Я бросился на него. Сам себе удивляюсь теперь – даже нож сумел выбить из его рук. Вид стоял у дверей, с пистолетом в руке, такой отрешённый, как будто ничего и не происходит. И всё ему по хуй – и что менты вот-вот.