— А-а мне теперь…
— К стене, — выдохнул Аид как-то очень устало, бесцветно. — Идем, сейчас. Прижмись.
Стена у церквушки была вполне себе обычная. Холодная, покрашенная желтой краской — самое то для храма на окраине. Клим стал рядом со мной, и я увидела, как дергается его лицо и что-то шепчут губы — только не могла разобрать, что там по-гречески, молитвы, ругательства или все вперемешку.
Мопсик затормозил и недовольно уставился на нас, опасливо — на стену. Выпученные, водянисто-красные глазенки, потешные складочки у шеи, короткие лапки, кажется — за поводок и какой-нибудь… писательнице детективной в семью, да.
Бампер джипа сноровисто исчезал в глотке. Думаю, там бы хватило места еще на пару автоколонн. Мотался коротенький хвостик-дракошка: злобно попыхивал огнем.
Цербер неторопливо скребнул лапкой (на асфальте остался такой след, будто взрезали). Открыл жуткую пасть в ехидном ощере — закапал дорожку слюной, разъевшей асфальт. И неспешно, с чувством выполненного долга пошагал к тротуару, громко принюхиваясь по пути. На тротуаре-то, кстати, как раз скопилась изрядная толпа — видно, глазеть на тот самый джип…
— А-а… — застонал прижатый к стене Аид. — Я даже выругаться в таком положении не могу. Кирие — я пошел, а ты… ну, не знаю, думай. Лопату найди. Или еще что-нибудь.
— Ку-куда пошел? — печально вякнула я. — За-зачем?
— Пошел, пока он не начал убивать. Вот так, — в полусотне метров от нас белый мопс непринужденно целиком зажевал урну. — Попытаюсь договориться, а если не получится…
— Тогда искать лопату?
— Тогда бежать в храм. И не выходить. Слышишь? Если увидишь, что я… что меня… — лицо его болезненно передернулось. — Беги внутрь и не выходи.
И отошел от стены, а я только и успела заметить — что у него почему-то красные, как от ожога ладони. Вот спросить не успела: если его – что? Убьют? Так он же бессмертный? Съедят? А эта скотина вообще может съесть бессмерт… ой, ей.
Мопс, который уже собирался было прихватить за ногу наукообразного дядечку с портфелем, покрутил башкой, выцелил Аида и двинулся навстречу. Неспешно. С видом, который уж никак нельзя применить для свидания с любимым хозяином.
Вид очень подходил для удаления чьих-либо конечностей.
А Клима колотила явственная дрожь. Похоже, он не врал насчет трусоватости-то.
— Ст-стой, — он говорил почему-то не по-гречески, по-русски, — стой. Фу. Ну, ты же помнишь, кто твой…
Я только ойкнула: внушительные клыки сомкнулись в сантиметре от рукава моего гостя, Аид шарахнулся в сторону, а Цербер радостно приземлился на лапы, выцеливая — как бы получше прыгнуть в следующий раз.
Прыжок — рывок… трофеем мопса оказался кусок рукава, зато Аид теперь оказался лицом ко мне и прохрипел: — Кирие… или ты оправдаешь звание моего хранителя… или тут сейчас начнется…
Я уже рылась в сумочке (здоровой, вмещающей в себя при необходимости батон, пакет молока и полкило халвы — проверено), лихорадочно отбрасывая какие-то квитанции, ручки, пакеты на всякий случай…
Он ведь не собирается его убивать, — подумала я после очередного прыжка. Даже в горло ему вцепляться не собирается, и тогда — почему Аида так шатает каждый раз (вот он уже чуть не упал!), почему он так старательно пятится от бешеного мопсика, почему подрагивает земля и вокруг холодеет, холодеет…
Прыг. Клац. Скррр… Опять похоже на сценку на кладбище, там-то Клим тоже вел себя ну просто слишком тихо, как будто кого-то боялся разбудить…
Или что-то.
— А! Архи’дия бле’! * — завопила я при внезапном понимании, бросила поиски, ухватила сумочку наперевес и начала брать разгон а-ля средневековое таранное орудие.
— В храм! — прохрипел Аид, опускаясь все же на колени после очередного броска (кажется, Цербер чуть-чуть тронул его лапками, а гостенька шатнуло изрядно). — Поздно…
— Боржоми пить поздно, когда почки отвалились! — гаркнула я, подскакивая к нему. — Службу очистки вызывали?!
Я врала и бодрилась: я видела, как недоуменно и радостно облизнулся Цербер сначала на сумочку, потом на меня — как ценный гарнир. Я видела оплавленные трещины асфальта, которые расходятся из-под дрожащих пальцев моего безобидного гостенька, пускавшего камешки по воде Ладоги.
Я знала, что ничего не сделаю со своей двухлетней сумочкой, но уж если в сумке нет топора, которым можно оглоушить тартарскую тварь — что уж тут поделаешь?!
— Таки ви готови, шо вас будут бить? — с неуместным одесским акцентом поинтересовалась я, выходя вперед и размахивая сумочкой как, ну, не знаю, очень большим нунчаки.