— Сам я его в глаза не видывал, — честно признал царевич, — но те, кто видел, баяли, что длиной он с двух добрых тяжеловозов, а толщиной с африканского чудо-зверя гиппотавра. Ведь это не просто рыба-сом с большим усом, это самый старый Сом на реке. Он у местного Водяного навроде коня. Только Водяной царь беспробудно дрыхнет в дальних бочагах, а Сом на зиму зарывается в тину посередь Молочной и ждет первого солнышка. Как почует — пробудится и начнет резвиться. Правда-правда. Ну чего ты ухмыляешься?
— Большинство народных поверий имеет под собой… — наставительно начал ромей, и осекся. В разводье посередь реки и впрямь стремительно мелькнуло нечто огромное, чешуйчатое, зеленовато-крапчатое. Над Молочной с гулким уханьем возрос водяной столб величиной с немалое дерево. От места сокрушительного удара зазмеились, разбегаясь в стороны, длинные расколы. Радостно заплескалась черная освобожденная вода, добротно возведенный мост содрогнулся на врытых в речное дно быках-опорах.
Мирно шагавшие по своим делам горожане поступили сообразно нраву и характеру. Робкие с привизгами бросились наутек, роняя корзины с покупками и поспешая к спасительным берегам. Народ посмелее да повеселее шарахнулся к перилам, толкаясь локтями и высматривая широченную спину Старого Сома.
Молочная клокотала, бурлила и вскипала. Огромные льдины с противным скрежещущим хрустом наползали одна на другую. Вздыбливались на ребро, являя бугристую исподнюю часть, переворачивались и соскальзывали в черную речную глубину. Выныривали и уплывали вниз по течению, к далекому Морю-Океану.
— Вон он, вон! — наперебой орали зеваки, тыча перстами в рвущуюся прочь из ледяных оков реку. — Да буркалы протри, дурачина, не туда таращишься! Плещется, чтоб мне лопнуть! Батюшка Сом проснуться изволили!
Как буйный пьяница во хмелю, река раскачивалась из стороны в сторону, с размаху шарахаясь волнами в берега. Льдины вращались, сталкиваясь друг с другом, истирались в мелкое ледяное крошево. В кипении закручивающихся водоворотов и бешеной пляске льдин вновь неспешно поднялась и сгинула широченная чешуйчатая спина со смехотворно маленьким плавничком — даже упрямец Гай не смог отрицать увиденного собственными глазами. В эллинских трактатах о людской натуре, читанных Пересветом, эдакая склонность сомневаться во всем и не доверять ничьим словам без изрядного подтверждения именовалась «скепсисом».
Молочная яростно рвалась на свободу из долгого зимнего плена. Плывшие вниз по течению льдины с шелестящим скрежетом ударялись о мостовые опоры, разлетаясь острыми осколками.
— Кажется, я что-то вижу там, внизу, — надо было очень хорошо знать принца Кириамэ, чтобы понять, что он нешуточно взволнован. — Похоже на женщину-каппу… на русалку.
— Дались тебе русалки, повсюду грезятся. Не время еще им хороводы водить. Спят они, — уверил нихонца Пересвет. Гай, мешковато вывалившись из седла спокойного гнедого конька, перегнулся через перила. Щурясь, вгляделся в бурлящую и сверкающую на солнце воду Молочной.
— Там действительно что-то есть, — бросил он через плечо. — Только вряд ли это прекрасная нимфа. Больше смахивает на огромный клок водорослей. Или… или на волосы.
— Какие такие волосы? — царевича словно выбросило прочь из седла и швырнуло к ограждению моста. Подле самой опоры-быка и впрямь колыхалось нечто длинное, струящееся, упрямо противостоящее бешеному напору течения и не двигавшееся с места. Проплывавшие льдины то и дело скрывали загадочное нечто, и Пересвету помстилось, что черные лохмотья обрамляют нечто светлое, овального очертания…
Не дав себе времени поразмыслить или испугаться, царевич боком перемахнул перила и, цепляясь за обледенелые балки опоры, пополз вниз.
— Т-тацу! [Стой!] — не то выкрикнул, не то сдавленно взвыл Кириамэ, спрыгивая на доски моста и кидаясь следом. Ромей перехватил его за плечо, быстро и яростно прошипев: