Маячившее поначалу справа солнце перекатилось в левую часть небосвода. Своей волей замедлив поскок и перейдя на размашистый шаг, Буркей ворвался в обширное городище, привольно раскинувшееся на пологих холмах вдоль речного берега. По черной воде, неспешно кружась, уплывали к полудню льдины. Пронзительно и свежо пахло разогретым дегтем, артель в десяток человек проворно шкурила и смолила опрокинутую кверху днищем длинную ладью. Вторую такую же с дружным уханьем выкатывали на деревянных вальках из распахнутых ворот приземистого сарая.
Уссольск, без труда догадался царевич. Здесь тяжко груженые купеческие ладьи перетаскивают из Молочной реки в Порубежную. Одно из богатейших мест на великом торговом пути от варягов к эллинам, с морозной Полуночи к ясному Полудню. Но зима еще толком не кончилась, а весна только обозначилась, и вокруг нет ни громогласных бурлачьих ватаг, ни пронырливых и предприимчивых торговцев, ни верениц иноземных и здешних кораблей, ждущих своей очереди на переправу посуху. Уссольский волок не очнулся от зимней дремоты, не загомонил десятками языков и наречий, не наполнился кипением жизни, звоном переходящего из рук в руки серебра, многоцветной россыпью товаров. Но уже скоро, совсем скоро у причалов взбурлит и закипит взрезаемая множеством челнов вода, в Молочной реке отразятся пестрые стяги и полосатые паруса — и торговая жизнь забьет ключом.
У окраины городка Пересвет углядел старика-охотника, торговавшего свежей дичиной. Выбрал из подвешенных к жерди за задние лапки зайцев того, что пожирнее, заплатил вдвое больше. В рощице на холме протянул тушку оживившемуся Буркею:
— На, заслужил. Эй, может, все-таки хоть ободрать его сперва?
Тщетно. Конь с приглушенным, прямо-таки волчьим урчанием выдернул зайчишку из человеческих рук, резким движением морды подкинул в воздух. Послышался хруст перемалываемых косточек. Спустя десяток ударов сердца о зайце напоминали только пятна темной крови на темно-рыжей конской шерсти да налипшие вокруг губ клочья зимней шкурки косоглазого.
— Стой смирно, — с некоторым замиранием сердца велел Пересвет. — Негоже богатырскому коню разгуливать с окровавленной харею. Чай, не волк лютый. Хотя и я не богатырь…
Утирание остатков перекуса с морды жеребец вытерпел стоически, хотя под конец и вознамерился цапнуть Пересвета за пальцы. Царевич оказался проворнее, отдернув кисть.
— Заморил червячка? Поехали.
Путь вдоль реки Порубежной запомнился царевичу мельтешащей сменой ослепительного света и тени, лесов и полей, взлетов вверх и вниз. Буркей без устали выбрасывал вперед крепкие ноги, отмахивая версту за верстой. Мотаясь в седле, Пересвет задался вопросом — какой видят их скачку редкие путники, встреченные на тракте? Отскакивают в ужасе на обочину, когда мимо пролетает топочущий вихрь — а может, озираются в изумлении, когда их обдает холодом невесть откуда изникший порыв ветра?
Солнце укатывалось вниз, уже почти коснувшись окоема, и Пересвет решительно пресек намерение жеребца привольно мчаться дальше. Река давно сгинула где-то за холмами и перелесками, Плещеева озера царевич не заметил — должно быть, Буркей избрал иной, более краткий путь. Зато Пересвет успел разглядеть с взгорбка, на лысую макушку которого они взлетели, дремучую чащобу и тусклые огоньки в оконцах сельца на опушке.
— Верю, ты отлично видишь в темноте и ничего не страшишься, но я — нет. И, только между нами, я напрочь отбил задницу о твою спину.
Рыжий настойчиво потянул повод, не желая мешкать в пути.