Все это время Никс ждала, что Бенни повернет свою руку, возьмет за руку ее, переплетет их пальцы. Она никогда не чувствовала себя настолько близкой к нему, никогда до этого момента не верила, что между ними что-то возможно. Но час догорел и превратился в пепел, а Бенни не ответил на ее прикосновения.
Когда запели сверчки, Никс поднялась и вышла в калитку. После своего рассказа Бенни ни слова не произнес. Никс даже не была уверена, знал ли он, что она держала его за руку. Или что ушла.
По пути домой она плакала. Тихо, про себя, без драмы. Не потому, что потеряла Бенни, а из-за того, что знала — он никогда не принадлежал ей. Она плакала из-за боли, которую он испытывал и которую ей никогда не удастся заглушить.
Бенни сидел на улице до самой темноты. Дважды посмотрел на калитку, вспоминая, как Никс осторожно открыла и закрыла ее за собой. Он испытывал боль. Не из-за нее, а потому, что она испытывала боль из-за него — и теперь он это чувствовал. Бенни всегда знал о присутствии этой боли, но сейчас — по какой-то необъяснимой причине — мог ее почувствовать. И знал, что хотел Никс. Хотел нарушить клятву, данную Чонгу, и забыть, что они просто друзья и…
Он хотел многого. Но мир изменился, и он не взял ее за руку, когда подвернулся такой шанс.
Почему?
Он знал, что это никак не связано с клятвой. Или дружбой. Точно знал это, но его разум был окутан странными тенями, ослепляющими внутренний глаз. Все потеряло смысл.
Он чувствовал тепло прикосновения ее руки, хотя она скрылась из вида.
— Никс, — сказал он. Но она ушла, и он ее отпустил.
Бенни поднялся и отряхнул джинсы, затем посмотрел на повисшую на небе за забором желтую августовскую луну. Она была той же, но теперь изменилась. Он знал, что так будет всегда.
14
Следующее утро было прохладным для первого дня сентября. Бенни лежал на кровати и смотрел в окно на белые облака, повисшие над горами. В воздухе пахло дождем. Бенни не спал уже час с тех пор, как осознал, что чувствует себя лучше. Не полностью, возможно, даже не совсем. Просто… лучше. Шла последняя неделя летних каникул. Уроки начинались в следующий понедельник, хотя с новой работой они будут занимать лишь половину дня. Он лежал и слушал пение птиц. Том когда-то сказал, что птицы поют по-разному до и после грозы. Бенни не знал, правда ли это, но понимал почему.
Он поднялся, умылся, оделся и спустился к завтраку. Том поставил для него на стол тарелку с яйцами. Бенни все съел и устроил поиски оставшейся еды на сковороде. Они почти до самого конца завтрака ели молча, пока Бенни не сказал:
— Том… то, как ты это делаешь… Еще кто-нибудь так делает? Я имею в виду упокоение.
Том глотнул кофе.
— Немногие. На севере в Хейвене этим занимаются муж и жена. Во Фрилэнде — парень по имени Черч. А здесь, в Маунтинсайде, больше никто.
— Почему?
Том замешкался, затем пожал плечами.
— Требуется больше времени.
— Нет, — сказал Бенни. — Не делай этого.
— Не делать чего?
— Не приукрашивай. Если дела обстоят именно так, если я стану частью этого, не морочь мне голову. Не ври мне.
Том отставил чашку кофе и кивнул.
— Хорошо. Многие не делают этого, потому что слишком больно. Слишком…
Он задумался.
— Реально? — предложил Бенни.
— Наверное, — сказал Том. Он попробовал слово на вкус. — Реально. Да… передает всю суть.
Бенни кивнул и доел бутерброд.
— Если ты будешь заниматься этим со мной… — произнес через некоторое время Том.
— Я не сказал, что буду. Я сказал «если».
— И я так сказал. Если ты будешь заниматься этим со мной, тебе придется научиться постоять за себя. Это значит привести себя в форму и научиться драться.
— А пистолеты?
— Сначала врукопашную, — сказал Том. — И на мечах. Сперва на деревянных. Начнем сразу после школы.
— Хорошо, — ответил Бенни.
— Хорошо… что?
— Хорошо.