Комплимент Эймона поставил меня в тупик, так же, как и восхищенные взгляды женщин-«крикеров», окружающих нас. Это было жутко. Я знал, что здесь я — курьёз, горожанин среди глухих лесов, но едва ли герой. Я обратил особое внимание на одну молодую женщину, очаровательную альбиноску с розоватыми глазами и явно самым пышным бюстом, среди всех остальных собравшихся здесь женщин. Ее высокие, полные груди, казалось, стянуты простейшими заплатками ткани, в то время как ее пах был покрыт сшитыми обрезками джинсовой ткани, едва достаточным, чтобы скрыть все прелести ее интимных мест. Ее длинные, безукоризненно загорелые ноги спускались к маленьким, босым ступням; пояс ее шорт свисал так низко, что несколько прядей белесых лобковых волос выбивались из его границ. На обнаженном животе выступил пот. Она пристально посмотрела мне в глаза, потом изящно облизнула губы…
Боже мой, — подумал я.
Что-то тяжелое просачивалось на поляну, что-то тяжёлое в абстрактном смысле, неосязаемое, как могила. Это было из-за пары носильщиков, которые и привлекли моё внимание.
Эймон приказал этим двум мужчинам:
— Поставьте его прямо посередине, ребята.
И затем стол был помещен в центр этого жуткого, освещенного факелами, места.
— Стол, — пробормотал я. — Убийца будет… — но прежде чем я успел закончить слово «обезглавлен», заговорил Эймон.
— Вот, как делаются дела в данной сии-ту-аации, и как они делаются в течение долгого-долгого времени. Всё дело в том, как мы подходим к наказанию, Говард. Наименьшая справедливость — худшие преступления наказываются худшими наказаниями, — oн бесстрастно посмотрел на меня. — Око за око.
Я кивнул, сдерживая любопытство. Это, несомненно, будет обезглавливание, что вполне будет приличным наказанием для такого монстра, но я почему-то подсознательно чувствовал, что наказание будет каким-то другим; и когда я посмотрел снова, я заметил, что этому монстру заткнули рот, а затем надежно привязали к столу толстой веревкой.
— Так у нас делаются дела, — добавил Эймон более мягким тоном. — Это конечно не городское правосудие, но это верный способ преподать урок, — и с этим загадочным замечанием он направился к столу, все наблюдатели, казалось, собрались вместе, чтобы посмотреть поближе: мужчины чрезвычайно спокойны, в то время как женщины казались наоборот оживлёнными. Некоторые из них, видимо, нервничали в парадоксальном ожидании, держась за руки, даже дрожали.
Может быть, свет факела слегка потускнел? Медленно саван первобытности опустился на собравшихся, и прежде всего звенящая тишина, которая была почти призрачной, настроение у окружающих было как будто все собрались на похоронах какого-то древнего племени. Но это были не похороны, это была казнь.
— Добрые люди Земли, добрые люди Бога, — начал Эймон громким голосом. — Да помолимся же мы все за драгоценную душу нашей Сари Мэй Бувер, которую у нас так ужасно отняли.
Тогда все склонили головы, закрыли глаза и беззвучно вознесли молитвы. После короткой паузы Эймон продолжил:
— Верно, это было ужасное преступление, но ещё так же верно, что Господь Бог наш действует таинственным образом, так что никакая смерть не может быть плохой, потому что в смерти приходит жизнь вечная, — горящие глаза Эймона посмотрели на меня. — И да благословит Господь новоприбывшего Говарда, чья храбрость положила конец ужасу, который Князь Тьмы обрушил на нас…
Тишина становилась все гуще и гуще, когда множество пар глаз смотрели на меня с умиротворением, благодарностью и даже удивлением.
— И пусть Бог благословит нас всех и даст нам силу жить по-своему, быть добрыми к тем, кто добр к нам, и делать то, что правильно перед лицом зла! — внезапное восклицание Эймона разнеслось по лесу.
Все, кроме меня, напряглись, когда Эймон закончил свою речь и уверенно подошёл к столу, на котором дрожал пленник. На мгновение воцарилась такая тишина, что было слышно, как бешено колотится сердце арестанта в его вздымающейся и опадающей груди, приглушенное, но каким-то образом скулящее стаккато. Испорченные глаза чудовища сверкали, когда он пытался грызть кляп.
Эймон склонил голову в последней невысказанной молитве, затем жестом, который казался ритуальным, призвал одного из прихожан.