Из сияния Юрка вынырнул после перелома, когда уже никому не был интересен. Собственно отсутствия интереса к скромной Юркиной персоне и оказалось причиной возвращения в новый злой мир. Правда, догадался он об этом значительно позже.
Мир поменялся, и Юрий оказался в нем непрошеным гостем. Он обнаружил себя сидящим в городском парке Славянска. О том, что парк находится в Славянске, Юрий узнал у первого же встреченного прохожего. Тот терпеливо ответил на основные Юркины вопросы, и долго еще глядел вслед, неодобрительно качая головой.
Так Юрка узнал, что случился перелом, что год на дворе нынче совсем не тот, как думалось в сиянии, что он, Панюшин, (а быть может и не Панюшин вовсе) находится в чужом незнакомом городе, один, без документов, и голова его похожа на бильярдный шар — вроде бы и не пуста, но одна сплошная кость. Он попытался сообразить, как оказался на лавке, но помнил лишь одно сияние. В нем было уютно и спокойно, не то, что сейчас.
Что касается города — то он был незнаком и знаком одновременно. Юрий мог бы поклясться, что никогда не был в нем раньше, но тем не менее гуляя по центральным улицам чувствовал себя как дома.
Ноги сами привели к покосившемуся домику. Белая мазанка, в которой торговала самогоном старуха. Увидев Юрку, старая торговка запричитала, почти насильно уложила (внука?) на продавленный диван. Заботливо поднесла стакан, до краев заполненный какой-то отвратно пахнущей жидкостью. Юрий послушно выпил, ощущая, как по телу разливается приятное тепло.
Отвратная жидкость вскоре стала вполне сносной. Юрка пил самогон, пытаясь заполнить пустоту внутри. Он жил у старухи, помогал по хозяйству. На все вопросы старая карга отвечала уклончиво, тем не менее, Панюшин сумел выстроить некую картину собственного бытия — он здесь родился и прожил всю жизнь. Самогонщица приходилась ему не-то двоюродной бабкой, не то троюродной теткой. Родители померли, когда Юрка был еще маленьким, видать потому и не помнит. Старуха обещала сводить на могилку, но так и не сподобилась, а Юрка особо и не настаивал — не до того было.
Как оказалось, работает он на керамическом заводе, оператором туннельной печи — огромного кирпичного коридора, внутри которого бесновалось пламя газовых горелок, и медленно двигались железные вагонетки с обжигаемой плиткой. Директором на заводе числился Игорь Ильич, мужики в раздевалке частенько поругивали его за дурной характер, и незнание основ производства. Ланового назначили указом сверху еще до перелома, приходилось терпеть. К тому же дела на заводе шли так себе — в перспективе маячила остановка производства. Что и говорить — оборудование давно уже устарело и морально и тем более, физически. Плитку гнали второсортную — то кривую, то пережженную. Складывалось впечатление, что завод работал сам по себе, без всякой цели изготавливал некачественный товар, который никому и на хрен не был нужен.
Юрка заворожено смотрел на огонь, провожая взглядом вагонетки. Иногда ему хотелось нырнуть туда, в оранжевое пламя, чтобы все наносное, чужое, ненужное обгорело в огне, осыпалось пеплом, и он вышел бы обновленный, очищенный. Когда он рассказывал старухе о своих мыслях, та спешила отвлечь его самогоном.
Кроме того, заметил Юрка еще одну странность. У него была какая-то особая сноровка. В смысле — ему ничего не стоило провисеть пару часов на турнике, зацепившись одним пальцем. Руками он мог гнуть гвозди. А, гуляя по парку, зацепился однажды с пьяной компанией — что-то щелкнуло в голове, и Панюшин окунулся в кровавую темноту, в которой мелькали с невиданной быстротой руки, ноги; он наносил удары, ломая кости, вырывая глаза. К счастью инстинкт позволил Юрке вовремя остановиться — он успел убраться прочь до того, как аллею осветили всполохи мигалок. Его не искали — в пьяной компании не оказалось ни одного вменяемого человека, кто мог бы более-менее описать Панюшина.
С тех пор Юрка затаился, стал осторожнее. Начал собирать воспоминания, чтобы найти самого себя.
Глава 8
Поиски самого себя дела благородное, но неблагодарное.
Панюшин проверяет эту мудрость на себе.
Иначе нельзя…
Через узкий лаз проникли в камеру воздухозаборника. Такая себе комнатушечка, метра полтора высотой, выложенная керамической плиткой. В потолке десяток отверстий, сужающихся кверху — вентиляционные каналы.
В боковой стене огромный круглый лаз, забранный крупной решеткой. В комнатке ощутимо сквозило. Панюшин сдернул маску противогаза и тут же согнулся, не в силах побороть приступ рвоты. Его выворачивало наизнанку, он казалось, был готов выблевать собственные кишки.
Осназовцы деликатно отвернулись, но Юрке было плевать. Он был главным здесь, в этом пропахшем дерьмом подземном мире.
— Туда — прохрипел, наконец, Панюшин, показывая на решетку.
Козулин хмыкнул.
— А больше и некуда.
Юрий промолчал. Разговаривать совершенно не хотелось. Куда-либо идти тоже. Хотелось сдохнуть прямо здесь и сейчас — лишь бы только не дышать этим смрадом.