Он неопределенно махнул рукой. В коридоре было несколько железных лавок. Рябины поместились на ближайшую к двести пятнадцатой. Взгляд Корби скользил по унылой обстановке: стоптанный желтый линолеум, доска объявлений с вложенными под мутное стекло листками гербовой бумаги, кофейный автомат в полутемной стенной нише.
– Суки! Мусора! Суки! Мусора! Суки! – Корби на слух определил дверь, за которой бесновалась истеричка. – Гнида ментовская! Тьфу! Тьфу! – Баба явно переключилась на кого-то одного. – Твоя мать шмарой была на зоне! А бахарем ее – сифилитик! Тьфу! Тьфу!
Так прошло полчаса. Женщина все кричала, появлялись и исчезали какие-то люди, хлопали двери, раздавались и затихали голоса. Воздух был густым и спертым. Дед вспотел и утирал лицо платком.
Корби чувствовал, что погружается в транс. Отделение полиции и компания деда неожиданно принесли ему тот покой, который он так безуспешно искал, пытаясь спрятаться от людей. Именно здесь было настоящее одиночество. Он сидел, свесив безвольные руки между колен, чувствовал под собой грубую железную лавку, смотрел на затоптанный пол и понимал, что ни одна вещь вокруг не взывает к нему. Наконец-то он был один. Лишь какой-то слабый далекий голос, забытое щемящее чувство иногда прорывались сквозь пелену, окутавшую его сознание. Они шептали, что так не должно быть, что он еще жив, что он должен чувствовать. Он попытался разбудить себя, растолкать. «Ты нервничаешь, – напомнил он себе, – нервничаешь, как перед экзаменами или даже больше. Если ты не сдаешь экзамены, то отправляешься в армию. А если ты колешься на допросе, тебя сажают в тюрьму. Или не сажают? Хоть кому-то вообще есть дело до меня и этого дурацкого пистолета? А Ник и Ара? Они скажут правду, или прикроют меня? Вдруг они скажут правду?»
– Хватит трястись, – зашипел старик. – Напортачил, так хоть не будь трусом.
Корби только сейчас заметил, что однообразно подергивает рукой. Он перестал. Казалось, ожидание длится вечно. В какой-то момент дед встал и раздраженно заметил:
– Час прошел.
Он снова заглянул в отдел и выразил свое возмущение Барыбкину.
– Обстоятельства, – ответил тот.
Двадцать минут спустя в коридоре появились Ара и его мать. Женщина увидела Корби с дедом и чуть ли не побежала им навстречу. Она была пожилой и пухленькой, с кожей в три раза светлее, чем у ее сына.
– Здравствуйте, – подскочила она к деду Корби. – Пожалуйста, скажите мне правду! Какую роль мой сын играл во всей этой кошмарной истории? Он никого не убивал? Он говорит, что Вы были там.
Старик удивленно поднял брови.
– Я пришел, когда мальчик был уже мертв.
Корби понял, что дед испытывает садистское удовольствие, не отвечая прямо на вопрос женщины. Он поймал взгляд Ары, влажный и измученный.
– Мама, не надо, прошу тебя, – взмолился черный брат. – Успокойся.
– Как я могу успокоиться – после того, что ты сделал? Как я могу тебе верить?
– Он никого не убивал, – пробормотал Корби. – Там были другие.
– О Господи, хоть одну заповедь ты не нарушил.
– Дайте срок, нарушит, – усмехнулся старик.
– С чего это Вы взяли?
– Дурная кровь.
Круглые щеки армянки вспыхнули от гнева.
– Я забыла, какой Вы человек. Пойдем, сын. – Она схватила Ару за руку как маленького, хотя тот был на полголовы выше ее, повернулась к двери двести пятнадцатой комнаты.
– Его там нет, – предупредил Рябин. Арина мать не послушала его и распахнула дверь.
– Это отдел убийств, да?