И вообще это так не делается. Наверное.
Только вот рожать ему ребёнка я точно не хочу и сейчас старательно ищу выход.
– А если я окажусь бесплодной?
Не по-настоящему, так на бумагах. В конце концов, он ведь тоже играет нечестно.
Его лицо, словно каменеет, а взгляд становится холодным и колким.
– Значит, будете лечиться. Сейчас возможности медицины невероятно широки.
А я просто смотрю на него и не могу поверить, что это всё происходит на самом деле. Тянусь к сумочке за сигаретами. Курить я начала ещё в Академии, но вскоре бросила, а недавно пристрастилась опять.
– Можно?
Глупый, конечно, вопрос, учитывая наличие пепельницы на столе.
Он хмурится, глядя на пачку сигарет в моих руках.
– Вы курите? Плохо. Придётся пройти ряд процедур. Для меня чрезвычайно важно здоровье ребёнка.
Он говорит так, будто всё уже решено. Впрочем, для него всё так и обстоит, наверное, а вот я смириться с таким поворотом никак не могу.
Руки дрожат от волнения и огонь никак не желает отзываться, а мистер О’Лэс не спешит помочь мне. Вместо этого он встаёт, обходит стол и садится на подлокотник кресла, решительно отбирает у меня всю пачку и выкидывает в урну под столом.
– В чём дело, Камилла? – Он осторожно берёт меня за подбородок, заставляя поднять голову и заглянуть в его глаза. – Разве я похож на зверя?
Его взгляд обжигает, но слова ранят больнее.
Зверь ли он? Кончено, нет. Звери лучше. Только говорить это вслух я не намерена, но и отрицать своё отношение не буду. Вместо этого подаюсь назад, высвобождаясь из захвата цепких пальцев.
– Неужели я прошу так много? – Не унимается он. – Вы будете хозяйкой здесь, сможете со временем восстановить родовое поместье. Я не намерен ограничивать вас. При условии, что вы будете вести себя благоразумно.
Звучит очень заманчиво, но мне не нужны его деньги. Это ведь не главное. Как он не понимает? Я просто не желаю жить с человеком, который только и может, что приказывать. Жить, не смея сказать слова поперёк, смиренно глядя в пол и со всем соглашаясь.
Когда дело касалось только поместья, решиться было проще. Он честно купил его на аукционе, погасил долги. Но то был дом, неодушевлённый предмет. Ребёнок – это другое.
К тому же, если уступлю сейчас, то наверняка буду вынуждена делать также дальше. Но я этого не хочу. Не хочу и не буду. Понимание этого приходит неожиданно и тут же укореняется в сердце.
– Извините, но меня это не устраивает.
Слова даются с трудом, а сердце болезненно сжимается, стоит только представить руины на месте моего дома или спа-салон. Оба варианты ужасны. Но ведь это всего лишь дом. Не нужно привязываться к вещам. Умом я это понимаю, но сердце шепчет другое. Это ведь не просто дом – память. Всё, что осталось мне от родных находится там.
И всё же я встаю, отталкиваясь ладонями от подлокотников, иначе из такого глубокого кресла просто не выбраться. И стремительно иду к двери, кладу ладонь на ручку, поворачивая, и неожиданно слышу:
– Что я должен сделать, чтобы вы передумали?