– А я, значит, могу звать тебя по имени? Альберто? Берто!
Фареска страдальчески вздохнул.
– Я передумал, – заявил он. – На этом корабле мы практически равны по положению.
***
В паруса «Ночи» дул попутный ветер, и работы у команды почти не было. Бездельничающие матросы собирались маленькими компаниями, чтобы поиграть в кости, или группировались вокруг Томпсона с его колодой.
Риччи не испытывала тяги к азартным играм, но ее смена окончилась, до тренировки было еще далеко, а больше практически и нечего было делать – только наблюдать за пытающимися сорвать куш игроками.
– Тебе не кажется, что он выигрывает слишком часто? – внезапно спросил ее Фареска, объявляясь за спиной.
Риччи давно заметила, что Томпсон из-за стола всегда встает с набитыми карманами. Она приписывала его выигрыши отчасти удачи и, разумеется, умению играть.
– Он просто чертов везунчик, – ответила она, пожав плечами.
– Я не верю в удачу.
– Тогда что это такое?
– Посмотрим, – с этими словами Фареска направился к играющим и опустился на свободное место, которое только что покинул матрос, исчерпавший свои сбережения.
Возникла небольшая перепалка: матросы не хотели играть с человеком, который, как они верили, мог их сглазить. Но все утихло, когда Фареска молча бросил на импровизированный игровой стол из накрытого старой парусиной ящика пару золотых монет.
– Не думаю, что испанец способен уразуметь правила игры, так что нам не придется терпеть его долго, – провозгласил с ослепительной улыбкой Томпсон. – Играем!
Пара матросов, самых суеверных, поднялась с мест.
Риччи, словно ее кто-то толкнул в спину, уселась на одно из них. Вместе с имуществом Элис ей досталось несколько монет, случая потратить которые до этого не нашлось.
Томпсон только скосил глаза на нее, но ничего не сказал. Так же молча, без обычных своих присказок и шуток, он раздал карты.
Риччи глянула на свои и сразу поняла, что может выходить из игры – совершенно никудышная рука, даже пары не собралось.
– Открываемся! – объявил Томпсон.
Риччи с досадой бросила карты на стол, Фареска аккуратно положил свои рубашками вниз. Ему тоже ничего не светило.
Томпсон с прорезавшейся самодовольной ухмылкой выложил на «стол» четырех валетов под разочарованные выдохи остальных матросов и положил руку на «банк» – поставленные на кон монеты. Его ухмылка мгновенно исчезла, когда Фареска схватил его за запястье. В образовавшейся тишине, взгляды всех людей на баке, словно металлическая стружка к магниту, притянулись к ним.
– Ты жульничаешь, – произнес Фареска спокойно и громко.
У Риччи по спине пробежал холодок. Она предвчувствовала бурю. И если она не вмешается, закончится все убийством и, вероятно, не одним.
Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что самое время устраниться и оставить мужчин разбираться между собой. Но другой голос – подозрительно похожий на голос капитана – говорил ей, что старпом обязан поддерживать порядок на палубе и спокойствие в команде.
Все, что знала Риччи о шулерах – они прячут карты в рукавах. Наверное, существовали и другие способы мухлевать, но в ускользающей из-под контроля ситуации она как за спасительный круг ухватилась за мысль, что, вывернув рукава Томпсона, можно доказать его невиновность, и схватила его за вторую руку, чтобы привлечь к себе внимание.
– Послушай, – произнесла она, – почему бы тебе не закатать рукава, чтобы показать всем, что Бер… что Фареска ошибается.
– Почему я должен унижаться из-за поклепа какого-то испанца! – зло ответил Томпсон, с силой вырывая руку у Риччи.
Совершенно случайно ее пальцы зацепились за запонку, та от рывка расстегнулась, и вылетевшие из-за манжеты карты веером высыпались на палубу.
Тишина взорвалась криками и отборной бранью. Различив в поднявшемся гаме бряканье стали, Риччи вскочила на ноги, выхватила саблю – к счастью, она натренировалась проделывать это быстро и без заминок – и встала между Томпсоном и толпой… ну, по крайней мере, частью этой толпы.
– Спокойно! – приказала она матросам без ощутимого эффекта. «Проклятый шулер» было самым мягким из того, что летело в адрес Томпсона.
– Результаты сегодняшней игры отменяются! – объявила Риччи.