— О, бросьте — это было бы слишком откровенно, не так ли?
После минутного молчания Рейчел произнесла предательскую фразу:
— Энни никого не любит, мистер Теегер.
— О, оставьте — довольно громко сказано, о ком бы ни шла речь. С ней все в порядке.
— Нет, не в порядке. Конечно, большинство девушек глупенькие и тому подобное, и им нравится выходить замуж…
— Ну, это только естественно, не так ли?
Это была шутка; и снова смех скатился вниз и застрял в его горле, как комок мокроты.
— Да, но они не понимают, что такое любовь, — сказала Рейчел. — У них нет никакого представления. Им нравится быть замужними женщинами, иметь мужа и тому подобное. Но они не знают, что такое любовь, — поверьте мне! Мужчины тоже не знают.
Как она дрожала! — ее тело, ее умирающий голос — она тяжело опиралась на его руку, и луна, с торжеством выглянувшая теперь из-за облаков, на миг ярко осветила безумие ее призрачного лица.
— Ну, я не знаю, — мне кажется, мисс, я понимаю, что это, — сказал он.
— Не понимаете, мистер Теегер!
— И что же тогда?
— Потому что, когда это овладевает вами, оно заставляет вас…
— Ну хорошо, выкладывайте. Кажется, вы все об этом знаете.
И Рейчел начала рассказывать ему об «этом» — с бешеными определениями и доселе неведомой ей самой силой выражения. Это было безумие, и имя ему было Легион, это была одержимость фуриями; это был спазм в горле, трепет рук и ног, и жажда зрачков, и огнь в костях; это была каталепсия, транс, апокалипсис; это было высоким, как галактика, и низменным, как сточная канава; это был Везувий, северное сияние, закат; это была радуга в выгребной яме, святой Иоанн и Гелиогабал, Беатриче и Мессалина; это было преображение, и проказа, и метемпсихоз, и невроз; это был танец менад, укус тарантула и солнечное крещение. Она изливала дикие определения в простых словах, но с отчаянием человека, сражающегося за свою жизнь. И она не произнесла и половины, когда он понял все до конца; и как только он понял, он был покорен и погиб.
— Вы же не хотите сказать… — он запнулся.
— Ах, мистер Теегер, — ответила она, — нет слепых хуже невидящих.
Его рука обвилась вокруг ее дрожащего тела.
Говорят, что у каждого свой недостаток; и этот человек, Уолтер, ни в коем случае не человек с крепким умом, в делах любви безусловно склонялся к импульсивности, распущенности и слабости. И эта тенденция только усиливалась благодаря вполне искренней направленности его ума к «духовным предметам», ибо под влиянием внезапного искушения его существо с еще большей пылкостью возвращалось в свое природное русло. В целом, не будь он пуританином, он был бы Дон Жуаном.
Рейчел мигом повисла у него на шее, и он стал страстно ее целовать.
После этого она сказала ему:
— Но ты делаешь это только из жалости, Уолтер. Скажи правду, ты влюблен в Энни?
Он, как Петр, сразу отрекся.
— Это ты так говоришь!
— Нет, влюблен, — настаивала она, наполненная блаженством его отречения.
— Ха! Нет. И никогда не был. Ты та самая девушка, что мне нужна.
Вернувшись, они вошли в дом порознь: он первым, она же еще двадцать минут ждала на улице.
Дом был маленьким, и поэтому сестры спали вместе в комнате на втором этаже; Уолтер в задней комнате на втором этаже; миссис Эванс в задней комнате на первом этаже, а передняя комната первого этажа служила «гостиной».
Девушки обычно ложились спать одновременно, и в тот вечер, когда они раздевались, произошла ссора.
Сперва — долгое молчание. Затем Рейчел, чтобы что-то сказать, указала на новые перчатки Энни и спросила:
— Много дала за них?
— Деньги и благодарность, — ответила Энни.
С этого началось.
— Ну, нет необходимости грубить, — сказала Рейчел. Она была счастлива, она была в раю и презирала Энни в тот вечер.