Лёня опять прикрыл глаза, чувствуя неимоверную усталость, отступающую перед нарастающей секунда за секундой болью, которая в свою очередь немного проясняла сознание.
И он вспомнил…
Вспомнил, как весь день гулял по парку с Галей, как ели они мороженое из вафельных рожков и много смеялись. Как в конце прогулки Лёня осмелел настолько, чтобы взять её маленькую ладошку в свою и выпросить разрешения погулять вновь сразу, как только он вернётся с дежурства.
И он вспомнил…
…что с дежурства так и не вернулся.
Что сначала был грохот, от которого, казалось, вся станция от основания и до крыши вздрогнула, а после все работники смены долго не могли поверить в свершившееся: что совсем рядом, в нескольких десятках метров от них, разорвалось сердце ядерного реактора.
И сразу началась паника, беготня, где торопливые решения чередовали и бестолковые, и правильные, а в самом начале Лёня запомнил только растерянный взгляд начальника смены Саши Акимова и едкие комментарии заместителя главного инженера АЭС Анатолия Степановича Дятлова.
И он вспомнил, как, едва стряхнув с себя оцепенение, выкрикнул:
— Нужно скорее подать в активную зону реактора воду…
Те же самые слова он позже слышал со всех сторон.
А потом были скорая помощь и внимательные, добрые глаза фельдшера, измеряющего ему давление.
— Отпустите меня. Рвота — это просто ерунда. Дома я в себя приду быстрее, чем в больнице. Отпустите, меня девушка ждёт…
…
— Галя!
Ему казалось, что он вложил в голос всю силу, когда звал, но из горла вырвался лишь слабый сип, от которого грудь будто огнём обожгло. Но это сработало. За стеной-парником что-то зашевелилось. Нечёткая тень заспешила к боксу, приняв очертания фигуры невысокого сутулого мужчины. И прежде, чем жилистая рука отвела занавеску в сторону, Лёня вспомнил всё.
— Папа?
— С добрым утром, сын, как ты? — отец выдавил улыбку, от которой знакомые морщины-лучики разбежались по всему лицу, и Лёня с удивлением отметил, что отцу, которому всего пятьдесят, последние дни добавили слишком много соли в висках.
— Утро? — попытался улыбнуться Лёня, но почувствовал, что даже улыбка причиняет боль. Что сухая, тонкая кожа губ трескается от этого крошечного усилия.
— Ты лежи, лежи, — встревожился отец, наклоняясь ближе, касаясь его лба. — Врач сказал, что операция прошла успешно, но нужно время, чтобы понять… спинному мозгу нужно время, чтобы прижиться, и полный покой. Я позову сестру, она сделает укол. Так велел врач. Ты должен, ты обязан спать.
Что-то блеснуло в уголке глаза отца. Серебряная нитка сверкнула и исчезла с бледной щеки.
— Я… я не хочу спать. Отец… мне идти надо. Я… помоги мне встать.
Лёня слышал собственный голос, не узнавая его. В нём мольба и отчаяние тонули в хрипах. А ещё он устал. Он сказал всего несколько фраз и при этом смертельно устал… Может быть, сделать укол — вовсе не такая уж и дурная затея?
Он на секунду закрыл глаза.
…и когда открыл их снова, солнце щедро и ласково освещало палату, проникая золотистыми своими лучами в лёнин бокс.
— Папа, — тихо позвал он. Новая порция сна не подарила ему облегчения. Напротив, с ужасом Лёня осознал, что стало ещё больнее.
— Я здесь, я тут… что ты хочешь? Позвать врача?
— Где мама?
— Лежит на другом этаже. После операции. Я хотел предложить свой, но только она оказалась подходящим донором. Ты увидишь её очень скоро. Ещё денёк и ей разрешат вставать. А пока отдыхай.
— Папа, у меня просьба… в Припяти, на улице Леси Украинки дом тридцать четыре, квартира двадцать один, гостит девушка по имени Галя. Попроси кого-нибудь навестить её и узнать галин адрес в Киеве. Она скоро уедет из Припяти. А я… я должен её найти. Сразу, как только выйду из больницы. Кстати, а какое сегодня число?
— Одиннадцатое мая, — голос отца странно провалился, когда он ответил.