— Вот за «даже такую» я и не дам, — обиделся Эрик.
То, что июнь будет чудесным, я поняла ещё в начале мая. Он и был чудесным. И ещё только начинавшая входить в силу жара, и ласточки, и веснушки на щеках, и мимозы, и сандалии, и раскаленный асфальт, и зелень, купающаяся в солнечном свете, и нагретая на поверхности вода в бочках, и газировка со льдом, и панамки, и тенистая аллея и галькой, и скрипящий качели. Иногда там появлялся странный мальчик. Сколько бы людей не было вокруг, его никто не замечал. И он никого не замечал. Он вел себя так, словно на качелях рядом кто-то качался. Иногда они тоже тихо покачивались.
— Ты кто? — не выдержав, спросила я у него.
— Я? — переспросил мальчик, — Здесь никого нет.
— А с кем я тогда разговариваю? — спросила я.
— Сама с собой, — фыркнул мальчик.
Больше я от него не добилась ни слова.
— Оставь ты его в покое, — вздохнула девочка с сухой веткой в волосах, — Он почти что сиамского близнеца потерял.
— Да ну? — ошеломленно спросила я.
— Ну, не близнеца, а возлюбленную, — дернула плечами девочка, — Но суть всё та же.
Так я и познакомилась с Мариам.
Мариам — хрупкое существо, которое очень легко сломать, разбить на кусочки, как старинную вазу. Она любила пластинки, трещотки, бубны, лошадей и пшеницу. Мальчик с качелей каждый вечер оставлял ей у изголовья кровати ветку, которую она вплетала в волосы. Зачем, я так и не поняла. Но то, что между ними была особая связь, было видно невооруженным глазом. Тут и Блейном быть не надо.
— Просто я его понимаю, — сказала Мариам в ответ на мой немой вопрос, — Это влюбленные-сиамцы. Один не может существовать без другого. Вот он и исчезает. Вся надежда только на Ночь, Когда все Двери Открыты.
— А что за ночь? — полюбопытствовала я.
— Ты поступила сюда когда?
— В феврале, — сказала я.
— Значит, пропустила всё веселье, — сказала Мариам, — Я здесь на учете раньше состояла. Ночью к ребятам сбегала. Тут и эпидемия была жуткая, в результате которой умерла девушка. Кларисса принесла заразу.
— Да, она вроде как проболела месяц, — вспомнила я, — Уроки пропускала, зато на заседания клуба приходила. А иногда не приходила. Своенравная девица.
— Сначала мы думали, что всё обойдется, — сказала Мариам, — Но ей становилось всё хуже и хуже. Как и Блейну. Тот вообще размазня размазней, от дождя мог неделю с больным горлом ходить. А Травница билась в горячке, кашляла как кашалот, задыхалась в соплях и ночью тихо умерла. Халаты её даже спасти не могли. После этого я не хотела приходить сюда. Атмосфера была удручающая.
— А я ничего не заметила, — пожала я плечами.
— Так ведь у тебя тоже жуткая аура, — усмехнулась Мариам, — Спелись вы. Блейн, как только выздоровел, молча собрал манатки и перешел на станционар. Приходил рано утром, ни с кем не разговаривал, потом уходил. Кларисса и вовсе ушла. Правда, мы связь поддерживали. И я уговорила её вернуться. Не место ей там, понимаешь? А она всё прочь рвётся, дура.
— Почему не место? — спросила я.
— Потому что опустошенная она, — сказала Мариам, — Окружающие потихоньку разбирают её по кусочкам — кому волос, кому глаз, кому сердце. Сами этого не замечают. И она не замечает. Скоро от неё такими темпами вообще ничего не останется. Нам-то от неё ничего не нужно — со своими бы проблемами разобраться.
— Да уж, — сказала я, — Сколько всего интересного происходило у меня под носом…
— Радуйся, — сказала Мариам, — У нас чуть до карантина не дошло. Блейн разоряется: это была эпидемия космического масштаба! На деле заболело от силы человек пять. Причем больше досталось этим двоим. Их и отвезли в инфекционку. Прямо болезнь на двоих. Хором стонали, кашляли и потели… Кларисса ходила с белыми гландами, её сначала уволокли в инфекционку, продержали там полторы недели, и ей этого вполне хватило, чтобы заходиться нервным тиком при одном упоминании этого жуткого места. А я вату в носу таскала и ингаляторами дышала. Столько шума было. Что, неужели ничего не слышала?
— Нет… Да мне тогда вообще никакого дела не было до происходящего вокруг. Я была занята своими проблемами.
— Ну ты даёшь… У нас до сих пор вспоминают.
— Да ну, — сказала я.
— Впрочем, историю как-то удалось замять. Родители нашлись понимающие.
— Тяжело им, должно быть…
— Верно. Они отказались от вскрытия. Просто забрали её тело и тихонько похоронили.
Мариам показала мне портрет в черной рамочке. Веснушчатая девочка с множеством косичек и сияющими брекетами. Типичная провинциальная девчушка, она вся лучилась счастьем, казалось, я слышу её смех.
— Так Вечность у нас вдовец… — пробормотала я.
— Ещё какой, — согласилась Мариам, — Теперь на девчонок даже не смотрит, а раньше был тем ещё Дон-Жуаном.
— Даже представлять страшно, — поёжилась я, — Как он обольщал, интересно? Рисовал их чресла, что ли? И дарил им на День Святого Валентина?
— Скорее они его обольщали, — фыркнула Мариам, — До чего влюбчивым был типом, жуть просто. Бегал за ними, пытаясь всучить им рисунок…
— А тебе он дарил? — поинтересовалась я.
— Я… — покраснела, как рак, Мариам, — Я не хочу об этом говорить!