Оззи вздохнул, но покорился ее воле.
— Мирабелла, Инквизиция — это что-то вроде управляющего органа волшебниц. Они должны следить за деятельностью всех владелиц гримуаров и за тем, чтобы они не раскрыли существование магии и не создали что-нибудь ужасное. Но на деле инквизиторы — твари, которые отлавливают впечатлительных детей и внушают им мысль о принадлежности к высшей расе. Такие «юные инквизиторы» посылаются ими на задания, на уничтожение неугодных волшебниц, потому что сами инквизиторы убивать не могут, они же святые. Взращивание в послушницах ненависти — это самая эффективная стратегия их воспитания. Уверенные в том, что все остальные люди — отбросы, юные инквизиторы легко убивают любую, на кого укажет перст правительства.
— Вот ты все время говоришь «волшебницы», — задумчиво сказала Мира, — а волшебники бывают?
— Хотя в теории ничто не мешает мужчине найти гримуар, я еще ни разу такого не видел, — спокойно ответил Оззи.
Мира пожала плечами.
Утром она была в наилучшем состоянии. Была суббота, уроков не было. Маме она сказала, что заболела, чтобы остаться дома и не участвовать во всяких работах, к тому же, после вчерашнего избиения это было не удивительно; а когда мама оставила ее в покое, Мирабелла закрыла дверь в комнату, натянула новое бальное платье, принялась наряжаться. До бала было еще очень много времени, но ей не терпелось начать готовиться, ее трясло от жажды деятельности, и каждая минута простоя казалась вечностью.
Она накрасилась, заплела волосы, надела сережки и диадему. Оззи наблюдал за всем этим осуждающим, недовольным взором, но довольно долго молчал. Лишь когда Мира открыла окно, чтобы через него выбраться на улицу, он подошел к ней и сказал:
— Ведь ты понимаешь, что на самом деле он тебя не любит? Что это просто заклинание?
— Посмотри на это лицо, — попросила Мира, указав на себя пальцем, — на эти волосы, похожие на мышиный хвост, на эти бледные тонкие губы, впалые щеки, мешки под глазами, в которых можно картошку хранить. Разве меня может кто-то полюбить без магии?
— Я уверен, что может, — Оззи коснулся лапкой плеча Миры. — Ты очень хорошая девочка. У тебя еще есть шанс…
— Он смотрит на меня, он говорит со мной, он улыбается мне, держит меня за руку! Что, если не это, должно называться любовью? Все, Оззи, я ушла! Буду поздно, о-о да, я буду так поздно…
Мира выбрала из окна, подобрала подол пышного платья и короткими перебежками добралась до ворот, надеясь, что мама не увидела ее через окна (впрочем, судя по тому, что за ней не неслась злая тетка с ремнем в руках, мама ее не увидела). Мира выпрямилась, поправила волосы и вышла за ограду.
Мамин голос огорошил ее так, что Мира припала к забору, как собачка, и боялась вдохнуть.
— Это просто ужасно, — сочувственно говорила мама, — Вот что бывает, когда в столь юном возрасте девочка думает о мужчинах!
— Да разве же ей запретишь? — Мира услышала другой голос и узнала маму Анны. — Так у них все хорошо было с этим мальчишкой… А теперь уже который день рыдает беспрерывно, исхудала, бедняжка…
Мирабелла сглотнула и напрягла слух, вслушиваясь в разговор.
— Оно и к лучшему, — строго сказала мама. — Зато перестанет думать о мальчишках.
— Что ж вы говорите такое, — пожурила ее мать Анны. — Девочка страдает…
— Зато возьмется за ум.
Мира решила, что с нее хватит. Тихим облаком она проскользнула обратно в свой двор, задрала пышную юбку платья, вскарабкалась на дерево, чудом не испортив своего костюма, и повисла на ветке, обхватив ее руками и ногами — с такого ракурса она могла легко разглядеть все, что происходило в комнате Анны, а мама вряд ли бы увидела дочь в рыжей листве.
Сперва ей показалось, что в комнате Анны никого не было. Но, прислушавшись, она различила тяжелое, надрывное дыхание глубоко в темном помещении, а затем и сдавленный всхлип. Совершенно точно. Анна сидела в комнате, где-то в самой ее глубине, вероятно, под одеялом, иначе Мира увидела бы ее прекрасные волосы, и, видимо, горько плакала. А судя по словам мамы Анны, уже не первый день. Исхудала. Бедняжка.