Горничная со всхлипом втянула в себя воздух, округлила и без того круглые глаза… и у него вдруг мелькнуло в голове, что в этой манере широко-широко раскрывать глаза есть что-то очень знакомое, точно, где-то он это видел, и совсем недавно… только, чтобы это выходило красиво, а не по-дурацки, как у нее, сами глаза должны быть совершенно другие…
…огромные, черные, бездонные…
Но в этот миг, набрав воздуху в грудь, Гэлли выпалила:
- Потому что я люблю вас, ваше величество! Безумно! Всем сердцем и душой! И хочу быть с вами! Всегда! Ну, или… или сколько захотите!
Вслед за этим наступило долгое молчание.
Подобное признание из уст трепетной юной девы чаще всего оказывается для ее «предмета» полной неожиданностью. И, как правило, «предмет» реагирует не слишком грациозно. Особенно если до того не был избалован женским вниманием, да и вообще от природы не отличается куртуазностью характера. По крайней мере, первые несколько секунд он таращит на нее глаза и пытается подобрать отвисшую челюсть, и выглядит при этом довольно глупо.
Урфин Джюс не стал исключением.
- Ясно, - сказала Гэлли, глядя на него скорбно и с некоторым осуждением. - Вы тоже не понимаете, как можно вас любить. Ну да. Никто не способен меня понять! Весь дворец только и знает, что потешаться надо мной…
- К-как «весь дворец»? - дрогнувшим голосом переспросил диктатор.
- Они все знают, что я вас люблю безответно, - уточнила Гэлли, видимо, предположив, что он беспокоится о своей репутации. - Понимаете, когда тебя переполняет любовь, иногда очень нужно с кем-то об этом поговорить. А они все считают, что я просто дура и романов начиталась. Тетушка Флита — та вообще… ну, что вы кровавый тиран и так далее, это пустяки, так все говорят — но она вас так ругает, что и повторить нельзя!
- Да нет, отчего же, ты повтори…
- Она заблуждается, - отрезала Гэлли. - Никто из них не понимает масштаба вашей личности! Но я всегда знала, что под вашей неприглядной внешней оболочкой скрывается необыкновенный человек!
Урфин, до сей минуты полагавший, что под его неприглядной внешней оболочкой скрываются еще более неприглядные кишки и прочая требуха, снова утратил дар речи. И очень не вовремя. Потому что девица, видимо, считая, что самое страшное уже произошло и бояться больше нечего, решила поделиться всем, что у нее накипело. Восторженно глядя куда-то в стену за его правым ухом, она продолжала свои откровения:
- Вы просто ужасно одиноки и несчастны! Живя среди обывателей и мещан, вы не встречали понимания, исстрадались, озлобились — и теперь мстите за это всему человечеству. Но если бы нашлась чуткая и понимающая женщина, способная исцелить вашу больную душу и вернуть вас на путь добра! Ведь на самом деле вы способны и к любви, и к великодушию, и даже к самопожертвованию… в глубине души… очень глубоко… - закончила она упавшим голосом, вглядевшись ему в лицо.
Снова томительная, зловещая пауза.
- А знаешь, - сказал вдруг Урфин, - ты в чем-то права. Будь на моем месте действительно злой человек, кровавый тиран какой-нибудь — засадил бы тебя в подземелье на всю оставшуюся жизнь. Или просто на месте пришиб. А я вот добрый… слишком. Собирай манатки — и чтобы завтра к полудню тебя здесь не было.
- Во дворце? - пискнула влюбленная.
- В городе! - рявкнул он страшным голосом.
Девица всхлипнула в последний раз и исчезла за дверью.
Оставшись в одиночестве, Урфин некоторое время переваривал все услышанное. Затем сказал вслух, обращаясь, видимо, к мирозданию в целом: