Солдаты разошлись – медленно, едва волоча ноги, как будто придавленные каким-то тяжким грузом; а Венк опустился на землю рядом с мертвецом и завел ту протяжную песнь, что поют марраны над храбрыми воинами, павшими в битве.
***
Рыжеволосый Харт отошел вместе с остальными прочь от ущелья, выбрал ладную невысокую сосенку, успел даже пару раз ударить по ней топором – и вдруг выпустил топор из рук и опустился наземь так, словно из него разом выдернули все кости.
- Как же так? – бормотал он, уставившись в землю. – Нет, этого не может быть! Он не мог умереть! Как же так?!
Ничего он не понимал и не мог сказать, что с ним делается – знал лишь одно: вместе с жизнью Огненного Бога закончилась и его собственная жизнь. Оборвалась так же страшно и непоправимо, как если бы он на бегу, на полной скорости, врезался лицом в стену.
Словно кто-то взял и ножом отрезал его от жизни. Труды и опасности походов, товарищи, нехитрые развлечения, мечты о девушке, что ждет в родной долине – все осталось там, на той стороне. А здесь – все серо и мертво, и не на что больше смотреть, и дышать больше незачем; только и остается, что сидеть на земле и бессмысленно повторять:
- Как же так?! Этого не может быть!..
Он не знал, сколько времени просидел так; постепенно его бессвязные восклицания сложились в молитву.
- Господи! – шептал Харт. – Мой Повелитель! Что же мне делать? Какую жертву принести? Я готов сам умереть, лишь бы ты жил!
***
В бездонные воды Мира Внизу все глубже и глубже погружается нечто, давно утратившее даже самое отдаленное сходство с человеком – бесформенный сгусток, темнее самой тьмы.
Там, Внизу, нет дна – и времени тоже нет; и погружение это длится вечно.
Но вот происходит нечто необычное. В толщу темной воды каплями расплавленного золота падают слова, способные проницать миры – редкие и драгоценные слова чистосердечной молитвы. И бесформенная черная сущность – та, что в нашем мире, за неимением лучших имен, звалась «чудовищем» - замедляет свой полет и обращается им навстречу.
Опаленное огнем и сброшенное Вниз, чудовище лишилось почти всего. Разума у него и прежде не было; а теперь нет и той власти, которую давали ему сожранные души. От былого своего могущества оно сохранило лишь способность путешествовать между мирами – и голод, неутолимый голод.
Но там, наверху, кто-то взывает к нему…
[Нет, не к нему… к тому смертному, что растворился в нем… но не все ли равно?..]
…обещает отдать свою жизнь. Обещает жертву. Что за сладкое слово! Как давно чудовище не вкушало добровольных жертв!
Эта будущая жертва молода и сильна; фэа ее, даже омраченное скорбью, горит и переливается ярким багрянцем – и зовет назад, и этому зову невозможно противостоять.
Собрав остатки сил, чудовище раскидывает щупальца, замедляет свое падение, тонет все медленнее, медленнее, наконец останавливается… и, словно вывернувшись наизнанку одним неуловимым движением, пускается в обратный путь. Вверх, к поверхности темной воды.
Но вместе с ним пробуждаешься и ты.
***
Давит.
Тесно. Еще теснее. Колыбель становится тюрьмой.
Плотный, вязкий мрак охватывает со всех сторон. Ни шевельнуться, ни вздохнуть.
Нарастает паника. Ты бьешься в вязкой слизи, словно муха в паутине. Беззвучно кричишь. Мрак сжимается, пытаясь тебя раздавить – или вытолкнуть.
Впереди – вверху – вспыхивает свет.
Отчаянный рывок – и ты вспарываешь свою тюрьму и выплескиваешься наружу, растекаешься мутной пленкой по глади темной воды.
Снова здесь!
Это повторялось уже сотню раз: смерть и возрождение. Вновь и вновь смертные пытаются тебя убить – и зря тратят силы. День, год, сто или пятьсот лет пролетают для тебя, как один миг – и ты всегда возвращаешься.