Миновав каменную арку ворот, Гата пошла через дорогу и едва не столкнулась с летевшим справа автомобилем. В последний миг водитель поддал газа, и машина пронеслась мимо, ударив Гату облаком пыли, жара и выхлопного газа.
Апатия не подтолкнула Гату посмотреть вслед машине, чуть было ее не убившей, не призвала быть осторожней. Кружилась голова, но как-то медленно, тоскливо. Не хотелось ничего. Стоило поднять взгляд, как в глаза безжалостно бил яркий солнечный свет. За кладбищем не было деревьев, не было тени. Лишь сухой и жаркий асфальт, пыльные обочины, унылая серая полоса дорожного ограждения, тянущегося вдоль улицы без пешеходов, грохот редких машин на железнодорожном переезде в сотне метров слева… Со стороны переезда пробивался одинокий задорный лай собаки.
Упершись в горячий металлический отбойник, Гата бездумно перелезла через него, буквально перевалившись. В ноги, за миг до этого стоящие на мягкой пыли, врезался щебень. От резкой боли в ступнях, Гата охнула и, потеряв и без того шаткое равновесие, завалилась на бок. Резануло по ладони, садануло в локоть. Гата всхлипнула — жалость к себе, больно ударившейся, пробилась сквозь глухую подавленность, слезы навернулись на глаза.
Эта же жалость к себе заставила ее проползти вперед, к рельсам, несколько метров. Щебень перекатывался и норовит впиться куда-нибудь побольнее. Трава лезла в лицо, липла к мокрой вспотевшей коже.
«Всё против меня», — подумала Гата и положила голову на рельс. Щеку мгновенно обожгло металлом, нагревшимся за день. Гата вытянула воротник футболки и подпихнула его к щеке. Все равно горячо, но уже не так похоже на пытку каленым железом.
«Но кое в чем мне повезло, — мысли двигались уныло и вязко, как упавший листок плывет по болотной воде. — Тут всего одна колея. Куда бы ни пошла электричка, мимо меня она не проедет».
Гата прикрыла глаза и стала ждать, когда зазвенит железнодорожный переезд, опуская шлагбаум.
— Гав! Гав!
— Шаник, заткнись… Да, мама, я гуляю с Шаником, а ты что думала?
Голос был далекий, но угадывалось, что он молодой, строгий и недовольный.
— Гав! — в противовес хозяйке собака чему-то радовалась.
— Мам, я уехала, чтобы побыть одной, чтобы разобраться в себе. Пожалуйста, не звони мне каждый час, не проверяй меня… Ну что это за навязанные штампы! Ты еще скажи, что я должна бороться за свое счастье… — голос стал раздраженным. — В чем разобраться?.. Ну мы же говорили на эту тему и не раз, ма-ам… Ну как ты слушаешь?
Постепенно девушка приближалась, и Гата открыла глаза. Повернула голову, скользнув щекой и виском по рельсу. От собачницы, идущей по тропинке зеленой зоны, ее отделяло железнодорожное полотно и три куста. Земля под кустами была усеяна мусором: рваные упаковки, окурки, мятые пакеты. Видимо, это было место для любителей выпить на свежем воздухе.
«Почище я, конечно, не могла выбрать места», — скривилась Гата.
Из-за крайнего куста показалась собака — крупной породы, похожая на смесь ретривера с чем-то попроще. Из улыбающегося открытого рта свисал розовый язык. У собаки была обычная собачья голова, с черными глазами и ушами там, где и полагается быть ушам. И никаких паучьих лап.
Навстречу этой совершенно нормальной собаке дернулось что-то похожее на восторженное чувство, когда понимаешь, что спасен! Но уже через миг из-за того же куста вышла девушка с телефоном. Из ее головы торчали в беспорядке паучьи лапы: длинные и короткие, черные и выцветшие до белизны, узловатые и тонко-изящные.
— Последний раз говорю, мама, мне надо разобраться: хочу я быть вместе с ним или я боюсь остаться одна. И я прошу, перестань мне звонить и уговаривать, сама не знаешь в чем.
«Знакомо», — вздохнула Гата.