Розмерта проводит рукой по лицу, словно снимая с него сеть мелких морщинок или невидимую паутину.
— Обычно да. Но я сегодня очень устала. Делай, как говорю.
Билл послушно выполняет приказание. Пламя в очаге на мгновенье вспыхивает, будто принимая жертву. Вторую монетку он не глядя бросает в низкий сосуд с орнаментом из рогатых голов.
— Хороший выбор, мальчик. — Розмерта достаёт из волос сухую веточку и протягивает её Биллу. — Положи это под подушку сегодня ночью.
Билл не помнит, как Розмерта провожает его к выходу, как закрывает за ним дверь. Он приходит в себя только на пороге Норы. За его спиной медленно смыкается пространство.
«Значит, я аппарировал».
Билл прижимает к губам веточку незнакомого растения в надежде уловить его запах. И тут же отдёргивает её.
«Глупости! Не хватало ещё!» — бормочет он, тихонько поднимаясь в свою комнату. «Нужно было выбросить эту дрянь!» — говорит он, бережно засовывая веточку под подушку. «Я как маленький ребёнок, какое во всём этом может быть волшебство!» — повторяет он, при свете палочки жуя холодные пирожки, заботливо оставленные мамой возле кровати. «Ничего же ведь не приснится», — шепчет он, засыпая.
«Ничего».
***
Я выпроваживаю последнего посетителя, протираю столы, ополаскиваю под краном кружки. Я делаю это машинально — привыкла за столько лет. Точно так же машинально я делаю всё остальное.
Делала. Так будет точнее.
Прежний хозяин «Трёх мётел» немало удивился, когда увидел меня на пороге. Но мне было совсем некуда идти. Захват тела девятнадцатилетней бродяжки дался мне огромным трудом, и я боялась, что у меня не хватит сил долго удерживаться в нём. Девчонка была сумасшедшей, но это ничего не меняло.
Первое время в «Трёх мётлах» я питалась случайными крохами: волнениями собравшихся за чашкой чая домохозяек (“Боже, помоги, только бы тесто поднялось!»), ничего не значащими суевериями (“Присядем на дорожку!»), студенческими приметами («А я такой перед СОВ положил в каждый ботинок по монете, шнурки не завязывал… и получил 10 баллов, представляете!»). Я чувствовала, что вот-вот вернусь обратно в ничто, каждый вдох давался мне с большим трудом. Но мой хозяин оказался премерзким типом. Именно это меня и спасло.
Через несколько дней он предложил мне с ним переспать. Мол, кров и еда, а также доброе отношение… «Доброе отношение» — он так и сказал, прижав меня к кухонному столу и шаря волосатой ручищей у меня под юбкой.
Я легко вырвалась и улыбнулась ему самой обольстительной из своих улыбок:
— Мне не нужна доброта, я нуждаюсь в щедром мужчине.
Он ожидал от меня чего угодно: сопротивления, покорности, ненависти, — но не такого явного согласия.
— Хочешь новые бусы? Сласти? Красивое платье?
Я развязала тесёмки блузки, и льняная ткань скользнула вниз по плечам, почти обнажив грудь. Он нервно сглотнул, его небритое, дряблое лицо покраснело.
— Что ты хочешь?
— Брось в огонь деньги. Ту сумму, которой я, по твоему мнению, достойна.
Я повела плечами. Блузка скользнула мне на пояс. Внимательно глядя ему в глаза, я положила свои ладони на грудь, нежно поглаживая соски и словно играя с ними.