— Ты тоже ничего.
— И как нас так угораздило… Ты ведь даже не отсюда. Я хочу сказать — не из того мира, что взят за основу здесь, — задумчиво произнес Джон, помолчал и добавил с неестественным воодушевлением: — А зажги звезду?
— Что-что? Это какой-то жаргон из твоего мира?
— Ну, как я достал сигареты, только звезда. Скажи себе, что она сейчас зажжется на столе вместо свечки, например.
— Я так спалю тут все…
Сид возразил просто для порядку: на деле ему самому было интересно, что из этого получится и получится ли. Закрыв глаза, он попытался сосредоточиться, унять дрожь — даже в теплом одеяле его знобило — и представил стеклянный шар. Гладкий и прозрачный. Потом подбросил туда горсть сияющих крупинок, заставил их кружиться, гаснуть, падать — и возрождаться, и подниматься вновь.
— Это прекрасно, — с детским восхищением в голосе выдохнул Джон, и, очнувшись, Сид с удивлением обнаружил, что его фантазия воплотилась в жизнь: на столе стоял, вбирая скудный осенний свет, тот самый шар, полный крошек-звезд.
— Дарю в честь знакомства, — улыбка у Сида вышла грустной. — Можешь забрать и смотреть, пока не проснешься дома.
Почему-то он сразу усомнился в собственных словах. Если этот парень считал, что живет в пустом городе, и не помнил, что делал пять минут назад, найдет ли он дорогу домой? Настолько нестабильная личность? Должно быть, он слишком долго пробыл призраком. Или, напротив, освободился от земной оболочки и стал цельным, настоящим, отринувшим все лишнее?
— У меня такое чувство, что я не проснусь, — сказал Джон ровным тоном и потянулся за подарком. Пачка сигарет выпала у него из рукава и растворилась, едва коснувшись пола. — Потому что я и не засыпал.
— Хочешь сказать, ты уже умер?
— Не совсем. Думаю, я призрак другого толка. Я создан твоим воображением. Часть сто первой вариации на тему твоего рая. А мы настоящие — и я, и твой рай, — недостижимо далеко, и тебе нас не достать.
— Намекаешь на то, что где-то вы существуете, но мне туда не добраться? — Сида разозлило спокойное и уверенное «не достать».
— Именно. Смирись, — взгляд у Джона стал стеклянным, почему-то он все больше походил на заводную игрушку, что машинально открывала и закрывала рот. — Ты можешь сколько угодно малевать мертвые звезды на искусственных небесах, но к истинным звездам тебя это не приблизит. Можешь вообразить себе самую прекрасную девушку на свете, но она не оживет и не станет твоей. Так с какой стати рай должен достаться тебе только из-за того, что ты его выдумал? Не бывать этому.
— Да что ты несешь!
— Не я. Не забывай, что я — твое создание, а значит, мои мысли — твои.
— Ну и зачем, к примеру, мне избивать себя!
— Потому что ты ненавидишь себя.
Джон поднялся с места и легко уронил шар на пол. Осколки звезд брызнули в разные стороны, некоторые полетели в Сида, но растаяли на полпути. Одна крошечная песчинка осталась у Джона на рукаве, подрагивая неверным светом. Он равнодушно снял ее, положил на ладонь, дунул — и она вспыхнула, разгорелась, раздулась, стала ярче в тысячу крат.
— Я для тебя — недостижимое совершенство, — заключил он, и в словах его не проскользнуло ничего живого. — Я — идеал, к которому ты напрасно стремишься. Кем ты хотел бы быть. И я ненавижу тебя. Твои слабости. Твою глупость и изнеженность. Пустую и никчемную жизнь. Когда я вижу, как ты жалеешь себя и ластишься к другим, мне хочется избить тебя до полусмерти.
Сид слушал и понимал, что не узнает ничего нового. Все эти слова действительно были созвучны его мыслям, а Джон, неестественно спокойный, зыбкий и выцветающий, вместе с тем словно возвышался в его глазах.
— А вокруг тебя, взгляни-ка, — Джон взмахнул рукой, все еще хранившей звезду, и комната растаяла в ее слепящем свете, а на едва начавшие сохнуть волосы Сида хлынул дождь, — взгляни, это твой рай, где ты хочешь провести целую вечность! Узнаешь его? Узнаешь свою клетку? Рай, откуда не выбраться! Несбыточная мечта! Она ранит тебя, но ты не можешь забыть и отпустить ее. Она останется с тобой до самой смерти, будет манить до последнего, такая злая!
— Но разве хоть какая-нибудь мечта не лучше, чем совсем без нее?