— От кого это? — спросила мать. Коробка под бумагой была белой, глянцевой, и Гермиона на секунду испугалась, что в ней может быть нижнее белье. Но к верхней крышке был прикреплён сложенный листочек бумаги, на котором зелёными чернилами было лаконично написано:
«Я заметил, что в вашей шариковой ручке кончаются чернила. Счастливого Рождества. СС»
Гермиона почувствовала, как вспыхнуло её лицо, и поинтересовалась:
— Когда это пришло?
— Вчера, кажется, — ответила миссис Грейнджер.
Гермиона проверила обёрточную бумагу: почтовое отправление первого класса. Отправлено двадцать третьего или двадцать второго. После её побега.
Почему?
Разорвав скотч, она трясущимися руками подняла крышку: пожалуйста пожалуйста только бы не части тела.
Страх ушёл, руки перестали дрожать.
— Ха, — пробормотала она.
В коробке не было частей тела и вообще никаких свидетельств его гнева, очевидных или неявных. Только перо, короткое, тёмно-синего цвета, с тонким латунным кончиком, и бутылочка таких же тёмно-синих чернил.
— Красиво, — без выражения сказал папа. — От кого?
— От школьного товарища, — ответила Гермиона. Записку она спрятала в смятой груде обёрточной бумаги.
— Я и не знала, что ты поддерживаешь связь с кем-то из одноклассников, — заметила мама. Она протянула руку и погладила стержень пера. — Симпатично. Правда, слегка непрактично. Будешь пользоваться?
— Не знаю.
Всеобщее внимание быстро переключилось на Табиту, которая радостно завизжала, получив в подарок новый мобильный телефон. Гермиона провела кончиком пера под ногтем большого пальца, чувствуя, как холодный метал вжимается в мягкую плоть, затем торопливо убрала перо в коробку и спрятала под своей скромной горкой подарков, состоявшей из пяти пар носков и двух коробок шоколада.
***
Национальный архив открывался только через четыре дня. Все эти четыре дня Гермиона лихорадочно названивала непонятно кому и выслушивала пустые обещания. Она позвонила в полицию двадцать шестого, но ей лишь сказали, что ничего о Снейпе сообщить не могут. А ведь как переживали о её безопасности, пока она была с ним. И только когда голос у Гермионы стал резким и пронзительным, ей пообещали, что детектив, приписанный к её делу, перезвонит в январе. Звонки и электронные письма на тот самый новостной канал остались без ответа — там беспрерывно передавали репортажи о цунами в Таиланде. Наткнувшись на эти досадные препятствия и сконфуженная собственным пылом, Гермиона свернула бурную деятельность и уселась нетерпеливо ждать двадцать девятое декабря.
Утром двадцать девятого, ровно в восемь пятьдесят девять, Гермиона стояла перед зданием Национального архива, заранее сняв пальто и перекинув его через руку, заранее убрав телефон в карман, и ждала, чтобы в здании включился свет.
Она была самой первой посетительницей архива в тот день.
Работники архива, кажется, мучились праздничным похмельем, а Гермиона поднималась на второй этаж, некстати громко топая ногами. Девушка за справочным столом уставилась на неё, щуря глаза в таком умственном напряжении, что забыла поздороваться. «Она меня узнала, — подумала Гермиона. — Здорово».
— Протоколы судебных заседаний? — выдала Гермиона вместо приветствия, ведя пальцами по краям своего читательского билета.
Девушка открыла рот, собираясь что-то сказать, помедлила и спросила:
— Который суд вам нужен, знаете?
Гермиона поколебалась.
— Наверное, Линкольнский уголовный суд. Разве что в Коукворте есть свой.
Всё с тем же потерянным видом девушка застучала по клавиатуре, подчёркнуто медленно, будто присутствие Гермионы её нервировало.
— Есть, — сказала она.
— Ну, давайте тогда попробуем его.
— Год?
— Я не знаю. — Она столько готовилась к этим вопросам, что только запуталась — никак не могла решить, ответ на какой вопрос ей хотелось знать больше всего: «когда?», «кого?» или «почему?» — Скорее всего, после семидесятого, семьдесят пятого? Наверное.