К тому времени, согласно совету доктора, он начал записывать те членораздельные слова, что смог разобрать в стонах и криках, основываясь на фонетических совпадениях. Звуки, которые Мередит слышал, не соответствовали ни одному известному ему языку. Слова и фразы звучали нечетко и заглушались шумом яростных волн. Этот был постоянный фон для каждого звука, что слышал Мередит в те периоды, когда пассивно сидел в тишине. Разнообразные слова и фразы были полностью неразборчивы. Он всё записывал, но ни Коулингтон, ни сам Мередит не могли найти каких-либо аналогий с современными или древними языками. Произносимые вслух они звучали как тарабарщина.
Эти странные слова тщательно изучались доктором Коулингтоном, самим Мередитом, и, по меньшей мере, тремя профессорами археологии и сравнительной филологии. Один из археологов был другом Коулингтона, он же пригласил и двух своих знакомых. Все эти эксперты по древним и устаревшим языкам вежливо внимали попыткам Мередита объяснить очевидный смысл слов, большинство из которых были звуками битвы — криками и тем, что пациент определил как фрагменты молитвы. Некоторые фразы дошли до него как грубый хриплый вой. Профессора с интересом слушали, как пациент пытался воспроизвести это необычное завывание. Они педантично изучали его заметки. Вердикт был вынесен единодушно, даже со стороны догматичного молодого языковеда. Звуки были неким искаженным подобием санскрита, индо-иранского, аккадского и шумерского разговорных языков. Но слова не соответствовали ни одному известному языку, древнему или современному. Эксперты настаивали, что это и не японский.
Три профессора ушли, а Мередит и доктор Коулингтон продолжили корпеть над заметками. Мередит написал: «Ай, Ай, Ай, Ай; — Р'лайх! — Иех нья; — зох, зох-ан-нух!» Была еще одна группа слов, которая звучала как цельное предложение, и дошла до Мередита более или менее без помех. Он записал ее как «Айот, Айот, — наткаль-о, до йан кхо тхуттхут». Было еще много других возгласов, как полагал Мередит, произносимых разными людьми, и он тщательно их записывал.
У Мередита под влиянием психиатра и трех профессоров улучшилось запоминание незнакомых слов. Его личная заинтересованность, влияние Коулингтона и экспертов привели к тому, что сны его внезапно стали очень отчетливыми. Сновидения были продолжительными и подобными киносериалу, идущему несколько ночей подряд. Однажды, уснув после особенно упорного размышления над словами неизвестного языка, Мередит оказался вовлечен в жизнь странного города, объятого пламенем, битвой и звуками ревущего океана. Его впечатления от сна той ночью были такими живыми, что Мередиту казалось, что он не спит. Он не мог провести границу между сном и бодрствованием! Все, что он видел в том сне, четко запечатлелось в его памяти. Мередиту казалось, что он вовсе и не спал, а просто оказался после ночного отдыха в привычной для себя обстановке, пробудившись ранним утром. Это было скорее так, будто он резко перешел из одной жизни в другую; впоследствии ему пришло в голову, что он как будто вышел из театра в чужую для него жизнь на Таймс-сквер.
Новой фазой лечения был не только успех в экспериментах с продолжительными сновидениями, с дополнительными периодами бодрствования в тихой клинике Коулингтона, но и необычное понимание, открывшееся Мередиту. Почти последовательный сон был описанием событий нескольких дней из тридцатидвухлетней жизни, проведенных в цивилизации, которая находилась в катастрофических условиях, предвещавших зловещий исход. В своих сновидениях Мередит видел себя Ботоном, военачальником вооруженных сил великой области Лудекта, в юго-западной части континента Атлантида. Каждому атлантскому школьнику было известно, что этот район был колонизирован восемнадцать столетий назад серией миграций с главного материка. Язык Наакаль с незначительными вариациями, но не такими как различие американского английского и британского — был общим языком обоих континентов.